Враги креста

Если у Отца и Сына и Святого Духа любовь одна, одна и та же честь и согласие, то Пресвятая Богородица носит в глубине души всю несозданную Троицу, Одно из Лиц Которой Она бессеменно зачала во чреве и, будучи девой, безболезненно родила.

Она основание тех, кто прежде Нее, и Предводительница тех, кто после Нее. Она – величие пророков и начало апостолов, утверждение мучеников, фундамент учителей Церкви.

Подобно тому, как Богоизбранная Отроковица из обыденного прозябания переселила Себя в Божий храм, переселим и мы, братия и сестры, себя от земли на небо, от плоти к духу; презрим плотские наслаждения, приманки для души скоро приходящие; возжелаем духовных, благодатных дарований, исторгнем себя из земной сутолоки, вознесем наши жизни и мысли в небесный храм, во Святая Святых, где ныне обитает Богородица, одесную Своего Сына. Потому что только так с пользой для нас и богоугодным дерзновением дойдут к Ней приносимые нами песнопения и молитвы, и, таким образом, в добавление к благословению в нынешней жизни мы, благодаря Ее предстательству, будем наследниками так же и будущих благ, благодатию и человеколюбием от Нее рождшагося ради нас Иисуса Христа Господа нашего, Которому подобает слава, честь и поклонение со Безначальным Его Отцем и Соприсносущным и Животворящим Духом ныне и присно и во веки веков.

Аминь.

Дядя марксизма

Для авторитарного характера

очень привлекательна идеология,

описывающая природу как могучую силу,

которой мы должны поклоняться.

Восприятие таких идей вызывает

у него психологическое удовольствие».

Э.Фромм

Истинной революцией в моде явилось обнажение ног женщин в начале двадцатого века. Беспристрастное желание понять это событие, выделить в нем то, что имеет непреходящее значение, равно как и то, что не выступает в качестве субстанции, напоминает попытку Людвига Фейербаха обнажить тайну религий.

Маркс и Энгельс называли себя «фейербахианцами». Они были «неоригинальными учениками», «только иссушившими доктрину учителя»¹⁴¹. Предложенная Фейербахом модель критики теологии принималась творцами «коммунистического манифеста» далеко не безоговорочно. «Материалист внизу, идеалист вверху», ‒ так оценивал Энгельс в брошюре «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» предтечу домарксового атеизма. «Беллетристический, местами даже напыщенный слог», «непомерное обожествление любви»¹⁴², «более остроумные, чем глубокие» соображения автора «Сущности христианства», его «тощая бессильная мораль» раздражали вождей пролетариата. Стратагеме Фейербаха «Человек человеку – бог» они противопоставили трезвый прозаизм «Человек человеку – продукт общественных отношений».

По Фейербаху, периоды в развитии человечества отличаются друг от друга лишь переменами в религии. Ни Марксу, ни Энгельсу такой сюрприз не нравился. Им казалось, что избавившись от традиционных верований христианства, в которых они росли с пеленок и которых кое-как придерживались еще в юности (особенно Энгельс), они навсегда освободились от новых «религиозных пут». Фейербах, точно неопытный дипломат, высказал публично то, о чем следовало помолчать: никакой религии ‒ вот моя религия! «Стремление Фейербаха построить истинную религию на основе материалистического по сути дела понимания природы можно уподобить попытке толковать современную химию как истинную алхимию. Если возможна религия без бога, то возможно алхимия без своего философского камня», ‒ пробовал дезавуировать Фейербаха Энгельс.

Он, однако, ошибался. Бог царит в антропологии предшественника научного атеизма. Этот бог – государство¹⁴³.

«Фейербах в гораздо большей степени является духовным отцом марксизма, нежели Маркс», ‒ писал С.Булгаков. «Атеистический гуманизм Фейербаха составляет душу марксистского социализма».

Между проповедью взаимной любви у Фейербаха и призывам к экспроприации экспроприаторов у Маркса – дистанция почтенного размера. Гуманизма у Фейербаха все же на вершок больше, хотя выдвигая в центр своей метафизики учение о человеке в качестве отмычки тайн религии, он делает неожиданное заявление, как бы проговариваясь: «Все точки зрения, ставившие личность в философии во главу угла, носят теологический, нефилософский, антифилософский характер» («Изложение, развитие и критика философии Лейбница»).

Не кроется ли в данном заключении закамуфлированный антиперсонализм Маркса? И не подтверждает ли сей абзац теологический подтекст миросозерцания самого «атеистического богослова», чье жало направлено в солнечное сплетение христианства?