Враги креста

Канту нравились цветы. Философ находил, что цветы – это проявление свободы и красоты в природе. Воспринимая, например, тюльпан, как некую целесообразность, мы в своем суждении о ней не соотносим ее ни с какой эмпирической целью (типа забот о пропитании). Более того: белый цвет лилий располагает нас не только к идее невинности, но и к идее возвышенного, смелости, прямодушию, приветливости, скромности, непоколебимости, нежности.

Евангельская беспечность полевых лилий напоминает нам слова Христа о том, что душа человека не определятся размером его имения. Жизнь во Христе, согласно патристике, это, по преимуществу, не занятие ремеслом, а художество из художеств, где «все волнует нежный ум»: и высокие идеи, и простые растения («сестры-замарашки»), которые «в качестве убранства природы стали прообразом всех украшений» искусства¹⁵⁶, в частности, коринфского ордена.

Для достижения прекрасного необходимо отказаться от царства и власти над землей, покинув и презрев их в порыве к Богу. Господь отринул искушение дьявола, сулившего Ему тотальное владычество над миром. Он удивлялся тому, как люди, имеющие глаза, не видят в сиюминутности западни для вечного. «Надо отбросить все здешнее и не смотреть на него, но, закрыв глаза, изменить телесное зрение на новое и пробудить это новое зрение, которое хотя и имеют все, но которым пользуются немногие», ‒ восклицал в трактате «О прекрасном» корифей неоплатонизма Плотин.

В «Критике способности суждения» «наш философский праотец» уверял: «каждый должен согласиться, что суждение о красоте, к которому примешивается малейший интерес, очень пристрастно и не есть чистое суждение вкуса». Разумеется, приятное удовольствие от прекрасного связано с интересом, но сей интерес за горами за долами от удовольствия, получаемого от эмпирического удовлетворения предметом.

Прекрасное на страницах Евангелия мчится вскачь от голого утилитаризма.

Когда Христос возлежал в доме Симона, грешница возлила Ему на голову драгоценное миро из алавастрового сосуда, озадачив апостолов, соображающих, как подороже продать миро и вырученные деньги раздать нищим.

«Как будто их, расчетлив и жесток,

Железом пеленал корыстной Пользы бог»¹⁵⁷

«Их высокомерная тенденция помогать бедным, их продуманное решение, разумность, внимание и добродетель в сочетании с рассудочностью не что иное, как душевная грубость. Они не только не сумели воспринять красоту ситуации, но и оскорбили излияние любящей души»¹⁵⁸.

Христос остановил апостолов, укоряющих Марию, благословив тем самым красоту, как высшее наслаждение вне практицизма.

Гегель настаивал, что поступок Марии – единственное прекрасное место в Новом Завете. Но разве менее прекрасен призыв к творчеству – притча о талантах¹⁵⁹, о которой в среде художественной интеллигенции осведомлены лучше, чем о «выходке» грешницы, и где до сих пор ломают копья над тем, что такое красота в человеке?¹⁶⁰

Неужели менее прекрасна молитва «Отче наш», не уступающая лучшим псалмам Давида?

Кант не верил в силу молитвы, отрицал, что молитва в состоянии отклонить неизбежное зло. Молитва для рационалиста до мозга костей – варварство, колдовство. Если она и может быть чем-то оправдана, так только привнесением в нее моральной настроенности, хотя сама «мораль отнюдь не нуждается в религии». Христианство вообще, потеряв моральные ценности, вызовет к себе антипатию и отвращение.

Сидя за ширмой морали и пытаясь переодеть религию в то, чем она не является, «кенигсбергский китаец», понимал, что церковные празднества, исповедание веры, все формы таинств и обрядов «в основе своей… морально-безразличные действия». Он «путался», с одной стороны рекламируя автономность морали, независимость ее от веры в Абсолют, а с другой тут же утверждая, что моральные императивы без Бога и загробной жизни лишь химеры. И на Христа Кант смотрел не как на Сына Божия, а как на Человека, Который покорил соплеменников великой нравственностию.

Но Церкви, по словам о. П. Флоренского, «вообще в высочайшей степени чужда мораль»¹⁶¹. «Иисус Христос был проповедником нравственности – да; был филантроп – да; был духовный наставник – да; был общественный деятель – да. Но… все это» – не главное, поскольку Христос останется Христом, если все перечисленное исчезнет. Оно, несомненно, важно, однако не относится «непосредственно к миссии Спасителя»¹⁶². Молитва – это не выклянчивание моральных подачек у дальнего богатого родича, а искусство сохранять в пекле житейских тягот созерцание высшей Красоты.

Только враг эстетической неряшливости мог опрокинуть столы меновщиков денег и бичом изгнать их вместе с продавцами голубей из храма. Ревность по Дому Божию снедала Христа. Храм предназначен для молитв. Торгаши превращают святилище в окрашенный снаружи гроб, который кажется красивым, но внутри полон гнили и костей.

В этот Дом надо приходить в брачной одежде.