Времена

Жестоко играла со мной.

***

Однажды купили елку,

Видимо, только что срубленную

И привезенную в город

На елочный рынок.

Боже!

Как скрипки с ума сходили

В Рахманиновской второй

Симфонии, так от боли,

И голосом человечьим,

Кричала до визга елка,

Когда ей пилили ножку,

Чтоб укоротить и ставить,

В большую крестовину,

И нарядить, и увидеть

На ветках тайные знаки —

Каким будет год грядущий

Для нас.

А потом наутро

Заплакала елка слезами

Смолистыми, крупными, темными.

С тех пор, как ни грустно, елок

Лесных мы дома не ставим.

ХОЛОДНАЯ КНИГА

Задумавшись над первою строкой,

Я положила книгу на колени,

Но холод от нее пошел такой,

Что книгу убрала я с удивленьем.

И все-таки потом ее прочла,

И замерзали руки, а поэта

Судьба гнала, пока не загнала

В Европу, где почти все время лето

По нашим меркам.

Вечно одинок,

Ему и там тепла недоставало,

И воздуха — читаю между строк,

Пытаясь согреваться одеялом.

И тут же давний образа сквозняк

Я вспомнила невольно — ужас дикий:

Там подо льдом лицо — сплошной синяк,

Условный знак холодной этой книги.

СКРИПКА СТРАДИВАРИ

Что нашептывал Страдивари

Скрипке, гладя ее любовно?

Что на память ей наговаривал?

Заговаривал от любого

Негодяя, невежды, вора?

Эта скрипочка, эта прелесть

Слов творца колдовскую ересь

Поняла, обретая норов,

Что позволит ей неизменно

Уходить из темниц, из плена

Рук чужих и оград чугунных

Все столетья своей фортуны,

Как свидетельствуют истории

Похищений чудесной скрипки,

Возвращений ее с улыбкой

Ко владельцам, ее достойных.

***

Если поэзия в музыке — значит играет Рихтер.

Это я поняла еще в детстве довольно быстро.

Ах, как замирала душа и не закрывался рот,

Когда я купалась в блаженстве божественных нот

Гармонии, вызванной к жизни. И чувство счастья

Долго потом окутывало, как кокон,

Чувство высокое, будто летишь и в самолетные окна

Видишь рядом солнце, внизу над землею ненастье:

Темные тучи, молнии, дождь косой. А после полета

Многое видится мелким и мимолетным.

***

А в театре со всеми вместе

Вижу, как режиссер известный,

С явно вывихнутыми мозгами,

Обошелся с классической драмой,

Зачеркнув исключительный взлет

Тысячелетней культуры, тот

Драгоценный, как небо в алмазах,

Подложив издевательски сразу

Оригиналу свои изыски,

Опустив до свинячьего визга.

Не хочу я дикарского акта

Вандализма и постмодернизма.

Ухожу, не дождавшись антракта.

***

В метро, в трамвае, в автобусе

Или в каком-нибудь офисе,

Не имеет значения — где,

Слышу разговор двоих.

Не имеет значения — кто они,

И о чем говорят,

Главное — подтекст.

Теперь общий стиль общения,

Как у Шурика и Паниковского,

Которые, как известно, били друг друга в грудь

И пыжились: ты кто такой! а ты кто такой!

Слышать это смешно,

Чаще — грустно,

А иногда — больно.

***

Не зовите меня на митинг.

Я терпеть не могу толпы.

Лучше в сад меня позовите

В глушь заросшей травой тропы.

Если вождь завелся в народе

И поют ему хоры гимн,

Я не буду ни — за, ни — против.

Лучше делом займусь другим.

Что мне стройки и перестройки?

Я леплю из тумана строки.

Все дела я вершу в тиши,

В кабинете своей души.

Мне не надо другой идеи,

Кроме вести благой от Бога.

Только слову его и делу

Быть счастливой души залогом.

***

Удостоена веры, молюсь,

Чтоб утихла смертельная грусть.

И, когда миновало столетье,

Бог услышал меня и ответил:

В небесах отворилось окно

И открылась земная дорога.

Там, где было тоскливо, темно,

Снова свет и собранье народа.

И, держась за ниспосланный путь,

Я могу облегченно вздохнуть:

Все случилось, как мне обещали

Небеса еще в детстве, в начале…

И душа, как туманы весной

Над землей непроглядной и зыбкой,

Прояснится и станет звездой

Путеводною, полной улыбки.

ИСТИНА

Вертите ее, не вертите,

Хотите вы, не хотите,

Ученые мои други,

А истина все же одна,

Которая не видна

Одним только близоруким.

Зовется она — Спаситель.

ВОПРОС

Из-за каких страстей жестоких

Лукавого торчали рожки,

Чтоб словом убивать, как током, —

Немного правды, много лжи —

И философии немножко, —

Движением какой души?

Но истина не — что, а — как,

Как посмотреть, как повернуть,

Быть может и, сдирая лак

Со всех слоистых точек зрения,

Найти божественную суть,

Неизменяемую временем?

ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Что Иуду влекло к искусу?

Зависть, жадность, чтоб стать добычей

Сатаны, и предать Иисуса

На распятие, как обычного,

Уголовника, как Варавву?

Что сгубило Искариота?

По неверию ни на йоту?

Не считал ли себя он правым?

Очевидец чудес и Бога,

Как, предательству давший имя,

Мог исполнить слова пророков?

С намерениями благими?

Тридцать сребреников на блюде —

Это кровь Богомати сына.

И сегодня дрожит осина,

Помня ночь злодейства Иуды.

В РАЗРЕЖЕННОМ ВОЗДУХЕ

***

В разреженном воздухе юности

Я любила туманы, дождь.

Шум родного города,

Широкие проспекты.

Атмосферу библиотек.

Полотна Рокуэлла Кента,

Рисунок геометрический

На платье,

Джаз Армстронга

И Гершвина.

Еще я пыталась распутывать

Загадки собственных чувств.

Теперь я больше люблю

Тропинки полузаросшие,

Солнце, редкое в Подмосковье,

Дачное одиночество,

Но по-прежнему люблю

Слушать ветер.

Читая Книгу, вижу

Теченье жизни, в которой

Событий причины и следствия,

Природа и звезды, и люди —

Все инструмент и средства

Неведомой цели Бога.

Есть и моя страница,

Написанная судьбой,

Исполняющей предназначенье,