Времена

Они разыскали небольшую полянку, куда не доходили голоса людей, где можно было побыть без свидетелей, постелили на сочной бархатной траве скатерть, разлили по чашкам красное душистое вино и, перекусив, прилегли, ещё немного смущаясь, под развесистым дубом. «Ложе у нас – зелень, – могли процитировать они Песнь песней. – Кровли домов наших – кедры, потолки наши – кипарисы».

Им было уже всё ясно. Они принадлежат друг другу – не Суламифь и её возлюбленный, а двое пожилых людей, прошедших через испытания тяжёлой войны, знавших и голод, и смерть. Но они не говорили друг другу главного слова: Шлёма, который доселе никогда не знал любви, и Шлима, которая давно забыла, что такое любовь. Просидели до самого вечера, окрылённые внутренне созревшим решением. Лёгкий прохладный ветерок напомнил им, что солнышко спустилось вниз, за деревья. Оно протянуло им на прощанье золото рук своих сквозь частокол ветвей, заигрывая с тёмно-золотистыми волосами Шлёмы. Замолк постепенно щебет птиц, и удлинились тени. Не дожидаясь, пока полностью погаснет светило дня, они заторопились домой, и Шлима вновь заглянула в его глаза, которые светились голубизной и покорностью. Встретив умоляющий взгляд, она сказала: «Оставайся»…

* * *

Природа не нуждается в инструкциях, скажу я вам. Но… Люди, вы не поверите! Шлима была его первой женщиной. Нет-нет, он однажды попробовал, поддавшись общему настроению мести и вольницы. Это случилось в Германии, когда он предложил старой толстой немке две банки тушёнки за услуги, и она согласилась. Говорил с ней на идиш, та удивилась выговору и хотела знать, что это за диалект такой. Однако соседка застучала в дверь и чего-то настойчиво просила; тётка нервничала, торопила его, но у них так ничего и не вышло.

А теперь, когда мечта всей жизни сбылась, он волновался как юноша. От неожиданного бессилия, из-за отчаяния, по его щекам текли слёзы. Он ненавидел себя, всю свою холостяцкую жизнь, свою непорочность, робость, а Шлима обнимала его, целовала и шептала: «Разве это так важно? Шлоймеле, ты же самый замечательный на свете! Я так рада, что мы нашли друг друга!»

И они стали как одно целое, душевно похожие, как согласные в их именах. Шлм = Шлм, святые буквы. Справа налево. Это ведь так по-еврейски. Ничего лишнего. Их имена – мир плюс полное счастье. Без гласных. Гласные расставляет жизнь.

Я так рад за них…

Мазл тов, молодожёны! Счастья вам!

Отдача

Вчера пришёл из клуба литераторов удручённый. Обижать не люблю, но и молчать не умею.

В перерыве подходит ко мне Виктор Иванович, человек уже пожилой, в прошлом – торговый работник, ныне поэт. Спрашивает:

– Саня, ты как думаешь, рифма дача – Маша хорошая?

– Да ты что? – отвечаю, – возьми дача – удача, отдача. Наконец, кляча.

Не выдержал и поругал. Отдача…

Позавчера ни с того ни с сего приснилась Валентина Антоновна. И сегодня тоже. Неспроста это. Ей сейчас лет за девяносто что ли? Померла должно быть. Смерть – как экстрасенс. Кому считает нужным, тому и сообщает. Потому, видимо, мне Валентина Антоновна и приснилась. А было так давно! Отдача, удача… Застряло в голове. Философский вопрос: была бы для меня тогдашняя отдача удачей? Нужна ли она мне была? Сомневаюсь. Во всяком случае, Валентина Антоновна свою роль тогда всё-таки сыграла…

1

В выпускном классе средней русской школы я решал кем мне стать. В первом варианте хотелось – писателем. Слесарем, столяром, сантехником – не мечтал. И напрасно. Был бы сантехником, жил бы припеваючи. Так считалось у нас в СССР. В классе я неожиданно для всех сделал доклад по творчеству М. В. Исаковского. Увлекаясь литературой, бегал в литобъединение при газете «Молодёжь Молдавии», а когда изучали А.С. Пушкина, мечтал о своём «Евгении Онегине». С тех далёких времён моего «творчества» запомнилось лишь одно четверостишие, посвящённое соседке по парте:

«Мы в жизнь войдём не лёгкою дорогою,
и беззаботного не ищем мы пути,
но если сердце захлестнёт тревогою,
то отдохнёшь ты на моей груди».

Остальные были ещё хуже и благополучно забылись. Собственно, моему решению посещать литературный кружок я обязан именно этому стихотворению, которое высоко оценил Валерка Друцэ, будущий известный сценарист, влюблённый в ту же одноклассницу. Но в кружке я потерпел фиаско. А дело было так. Я написал рассказ о тяжёлой судьбе многодетной пожилой женщины, которую избивал, причём при детях, контуженный на войне муж. Это была правда, я знал такую семью. Они жили через стенку. Но рассказ жестоко раскритиковали, мол, куда уж неоперённому девятикласснику вникать в сложные психологические переживания и муки простой советской женщины! Разобидевшись, я хлопнул дверью, и на этом моя писательская карьера завершилась. С Валентиной Антоновной я ещё знаком не был.

2