«Время и бремя тревог». Публицистика Валентина Распутина

Обо всех составляющих сибирской природы писатель говорит в превосходной степени: «…равнина – так это равнина, самая большая и самая ровная на планете, болота – так болота, которым и с самолета нет, кажется, ни конца ни края. Восточносибирская тайга – это целый материк. <…> Реки – Обь, Енисей, Лена – могут соперничать лишь между собой»[128]. Сибирской природе свойственны такие качественные характеристики, как исключительность, уникальность[129], самодостаточность[130], не вмещающееся в известные понятия многообразие и контрастность[131], суровость и т. д. В. Распутин подчеркивает многоликость Сибири в разных ее углах и рисует широкие, детализированные, многоплановые полотна Байкала, Горного Алтая (Белуха, Катунь, Телецкое озеро), северной тундры, включая в очерк историю их открытия, опираясь на местные легенды и восторженные записи десятков ученых, художников и писателей.

Важный аспект – взаимоотношения в системе природная среда / человек. Воздействие природы на человека имеет реактивный характер. Оно зависит от вектора намерений, с которыми человек обращается к ней. С точки зрения писателя, «Сибирь, как и всякая другая живая земля, чует, с чем, с какой надобностью жалует сюда всякий гость, и тем же встречает-привечает»[132]. В случае благого к себе отношения природа реализует органичное свойство постепенного духовно-очистительного воздействия на человека. В очерках указывается на психотерапевтическую, умиротворяющую, гармонизирующую душу способность природы вообще и сибирской природы в частности[133].

В очерке «Сибирь без романтики» (1983) писатель рисует образ никогда ранее не бывавшего в этих краях, заранее робеющего перед Сибирью путешественника. Вступая на сибирскую землю, он видит только холодные, безжизненные пространства, безрадостное ощущение от этого усиливается душераздирающими надписями этапируемых каторжников на придорожных столбах. Но вскоре такое настроение сменяется успокоенностью, уверенностью и восторженным вниманием к красоте этой земли. Сибирские впечатления открывают в нем «какие-то новые и славные просторы, о которых он прежде не подозревал»[134]. В качестве примера такого духовного перерождения приводятся сибирские путешествия А.П. Чехова и И.А. Гончарова. С ним связывается также явление «сибирского притяжения», когда раз побывавший в Сибири навсегда «заболевает» ею. В одной из редакций очерка Байкал (1987) В. Распутин разделяет утопическую мысль Л.Н. Толстого, что посреди природы в человеке не может удержаться чувство злобы, мщения и истребления себе подобных[135].

Воздействием природы на «коренного» сибиряка («генетика земли») объясняется формирование у него особого психического склада, заключающегося в соответствии человеческого духа величию Сибири, особой духовной стойкости, обостренном чувстве собственного достоинства и т. п. В свою очередь, влияние человека на природную среду осмысляется в двух аспектах: индивидуального отношения и социального воздействия. Первый аспект связан с проблемой познаваемости бытия. С социальным аспектом воздействия человека на природную среду связана экологическая проблематика, к которой В. Распутин впервые обращается в очерке 1972 г. «Вниз и вверх по течению».

Писатель подчеркивает, что напряжения всех гносеологических возможностей человека (как эмпирических, так и умозрительных) далеко не достаточно для восприятия величия космоса во всей его полноте. Поэтому природа метаэстетична и навеки сопряжена с тайной. К примеру, «живой, таинственный и величественный, ни с чем и ни в чем нигде несравнимый» Байкал, по мысли автора, не только не вмещается в любые рационалистические представления о нем, но и надстоит над горизонтом человеческой чувствительности: «Стоишь перед Байкалом, маленький и слабый, <…> пытаешься понять, что Байкал перед тобою и что ты перед ним, истягиваешься в мучительных призывах увидеть, понять и осмыслить – и отступаешь: впустую»[136]. То же бессилие и растерянность взгляда, тщетность восприятия в отношении алтайской горы Белухи воспроизводится в очерке «Горный Алтай»: «Ни слов не хватало, ни чувств, ни движений души – все спятилось и замерло безголосо перед этой властительной осиянностью»[137].

Объясняется ситуация гносеологического бессилия, во-первых, разностью бытийного статуса природы и человека, во-вторых, утратой человеком, в результате его отпадения от природного мира и замыкания в социальной жизни, онтологического сознания, способности к трансценденции: «Чего-то особо обонятельного и осязательного недостает нам, чтобы читать щедро рассыпанные по всему Байкалу знаки, что-то тонкое, звериное, какое-то предельное чутье недополучили или потеряли мы…»[138] Оно заключается в восприятии с молитвенной установкой, отношении к природе как к храму, способности видеть и расшифровывать знаки потусторонней реальности.