«Время и бремя тревог». Публицистика Валентина Распутина

Важное место в очерках занимает рассмотрение анимистических воззрений аборигенов на Байкал и Горный Алтай. Предположим, что целью обращения писателя к архаическим культурам Сибири служит, во-первых, стремление дать пример неразвитого в современном человеке онтологического сознания, во-вторых, продемонстрировать наиболее адекватное – символическое – видение сибирской природы. Исследуя топонимику Байкала сибирских народов («Лама», «Далая» и пр.), В. Распутин подчеркивает святость воды этого озера для всех издавна населявших его берега культур. В очерке «Горный Алтай» приводится поверье о Белухе как Владычице мира, запрещающее человеку даже смотреть на нее, ведь «это она насылает ветры и туманы, в ее власти, когда таять снегам и зеленеть травам, в какую сторону и каким числом идти зверю, урожайным ли быть лету»[139]. Повествователь сам оказывается носителем такого типа сознания, занимая позицию мистического, трансцендентального миросозерцания; архаические мифологемы плавно перетекают в собственные размышления. Так, поднимаясь на главную вершину байкальского острова Ольхон скалу Саган-Хушун, он ощущает себя на вершине мира, одновременно среди трех космических стихий – неба, воды и земли, – соединяющихся в пространстве вечного течения времени: «…стоит поддаться настроению и понять, что нет под этой бездной деления на дни и недели, на приходящие и уходящие жизни, на события и результаты, а есть только бесконечное всеохватное течение, устраивающее смотры, на которые одно и то же, окунаясь то в свет, то в тьму, является бессчетно»[140].

Опорой и фундаментом мироздания, сакральным источником жизни становится пик Белуха: именно здесь происходит рождение ветра, воды, земли и времени, находится «начало чистодува и чисторода, берущихся из вечности»[141]. Титаническая мощь байкальских ветров заставляет соглашаться с верой прибайкальских этносов, что ветры – это могучие духи озера. Размышляя о семантике названия реки Катуни, «хозяйки» на местном наречии, автор говорит о ней как об артерии, обогащающей жизнью береговой космос, опоре и носительнице всеобщего становления: «К ней сбегает водосбор, жмутся леса и травы, от рождения до смерти держат ее в памяти зверь и птица, а горы, которым ведет она неустанный счет, как по команде, то приникают к ней, то отступают, давая место плодородию»[142]. Таким же статусом обладает Лена: «С каждой низинки и с каждого распадка собирает дань Лена и несет ее людям как первый и бесценный дар – дар влаги. Рождается из вод и лесов, настаивается на мхах и травах, опевается птицей, вздымается скалами жизнетворный воздух, превращаясь в ветер, летит в низовья вслед за водой как дар дыхания; нагуливается здесь зверь, становится на крыло птица, мечет в малых речках икру рыба – это начало и развод, обитель и исход третьего среди равных даров жизни – дара природного семени»[143].

В. Распутин рассматривает природу как космос, неизмеримо превосходящую человека силу идеал гармонии, нерукотворного совершенства, эталон организации и мерило мудрости; эквивалент понятия «бытие». Биосфера Земли осмысляется как экологическая ниша человечества. В этом аспекте писатель связывает окружающую среду и деятельность человека в систему природа / общество, анализируя воздействие антропосферы на равновесие природных экосистем. В очерке «Сибирь без романтики» говорится о необходимости беспристрастного взгляда на Сибирь как страну, которую сотворила природа. Образ Сибири, таким образом, уравнивается с образом природы.

В. Распутин сакрализирует, одухотворяет природу Сибири, рассматривает ее пантеистически. В своей натурфилософии он воспринимает, во-первых, антропоморфические представления архаических культур, поклонение космосу племенами аборигенов Сибири, во-вторых, наследие русской религиозной и космистской философии (в частности, Л.Н. Толстого, Н.К. Рериха). Очерки отличаются высоким уровнем словесной изобразительности и свободным использованием средств художественной типизации, что обеспечивает исключительную глубину проникновения в субстанциальные, очень сложные и скрытые основы бытия и человеческого существования в нем.

Картина мира писателя в публицистике конца 1970– 2000-х годов позволяет реконструировать рудименты архаических моделей культуры, глубинные семантические коды, дорефлективные схемы и символы, которые могут и не осознаваться самим автором, но способны пролить свет на многие грани его мышления: «Психоанализ научил нас тому, что символ передает свой смысл и выполняет свою функцию даже тогда, когда его значение не зафиксировано сознательным мышлением»[144].