Время-память, 1990-2010. Израиль: заметки о людях, книгах, театре

— Трудно так сразу сказать… И все-таки самое главное — это то, что я сохраняю для себя какое-то подобие независимости: был я одиноким волком в Москве, таким и здесь остался. Пушкин как-то сказал про независимость: словечко-то, мол, ерундовое, да больно сама вещь хороша.

Мое самое большое достижение в том, что я держу свою линию: играю Чехова или Пауля Барца, ставлю Слейда или Пинтера, читаю стихи Бродского… Другое дело, что для этого надо зарабатывать рекламой кофе «Элит». Понятно ведь, что это для денег. Всего один день работы… Правда, потом полгода придется расхлебывать, до тех пор, пока моя физиономия не прекратит мелькать на экране, — что ж, это цена такой работы.

Потеря? Сколько бы я здесь ни жил, я все равно буду вспоминать «Современник», Эфроса, Москву. Мою дружбу с навсегда близкими мне людьми. Ту атмосферу, в которой я вырос и которую я любил, несмотря на, как теперь говорят, тоталитарный режим. Была у нас какая-то общая ниша — эта наша жизнь в конце 50-х, в 60–70-е годы. Этого вновь обрести нельзя. По правде сказать, не знаю, можно ли это сегодня иметь в России.

— Как вы считаете, а нужен ли Козаков в Израиле?

— Странный вопрос… «А сколько ты стоишь? Спроси свою рать, которой случалось тебя продавать…» (С. Маршак «Король и пастух» — Л.Г.)

Это не меня надо спрашивать… Я думаю, что в Израиле сегодня живет немало «русских» репатриантов, которым я не просто нужен, — необходим. Мне доводилось слышать и такое: «Пока вы живете здесь и делаете вашу работу, до тех пор это будет означать, что… мы не ошиблись в своем приезде сюда».

Кому я нужен? Публике нужен… Студентам, с которыми я работаю, нужен… А кому-то, конечно, я не нужен абсолютно.

К весне 94-го года в многоликой культуре Израиля окончательно сложился новый культурный проект — «Русская антреприза Козакова». Не театр — а именно антреприза, когда актеры каждый раз собираются для осуществления новой программы. Только в такой форме, удачно найденной Козаковым, русский театр мог экономически выстоять в жесточайшей конкуренции. Спектакль по пьесе Бернарда Слейда «Чествование» потребовал первоначальных вложений — около тридцати тысяч долларов. «Дело не в том, чтобы заработать, — говорил Козаков, — если мы „выйдем в ноль“, значит, выполним свою задачу». Антрепренер сознательно шел на риск. Однако только будучи хозяином спектакля, он мог быть уверен, что никто не будет стоять над душой и произвольно резать смету «по живому».

7

Но уже к концу 1994-м в творческой судьбе Михаила Козакова наметился «обратный процесс» — активное вхождение в российскую культурную жизнь, правда, уже на новом этапе, теперь обогащенным опытом работы в ином социальном пространстве. Конечно, в действительности он никогда от российской культуры не отрывался, он всегда был ее частью; даже играя на иврите Чехова и Пинтера, он все равно оставался русским актером. И все же новый приход Козакова в Россию — не простое пространственное перемещение, как, впрочем, простым перемещением не были и эти годы работы в Израиле.

Летом Козаков снимается в картине Алексея Учителя «Мания Жизели», посвященной великой русской балерине Ольге Спесивцевой. Съемки проходят в Петербурге, и Козаков использует время для деловых переговоров и встреч.

В январе 1995-го он в Москве, куда приезжает сразу после рижских гастролей своей антрепризы. По дороге в Москву Козаков успевает вновь посетить Петербург, где ведет переговоры с руководством Театра им. Комиссаржевской о новой постановке «Чествования» уже на российской сцене.

В столице он принимает участие в вечере «Московская сага», посвященном творчеству поэтов и актеров-«шестидесятников», а также проводит свою собственную встречу со зрителями в Центральном Доме художника. Везде его встречают с особой теплотой и вниманием. Он ведет переговоры с Олегом Ефремовым о постановке во МХАТе им. Чехова новой пьесы Григория Горина «Чума на оба ваши дома», оригинальной версии продолжения легенды о Ромео и Джульетте.

«Вы видите, — говорил Михаил Михайлович, — ни духовные, ни личные связи с Россией не порваны… Но и к Израилю я успел прикипеть достаточно надежно: четыре года жизни в корзину не выбросишь. Эта страна дала мне гражданство, она дала мне хорошую возможность воспитывать моего сына и достойно содержать семью. У меня есть мои студенты, которых я очень люблю: они прощают мне мой колченогий иврит. Они хотят от меня получить, а я хочу им отдать. Наконец, у меня есть мой русскоязычный зритель — это немаловажно: публика интеллигентная, она ходит и на мои спектакли, и на мои поэтические концерты: я им нужен, особенно людям моего поколения, и я не могу махнуть рукой и сказать: „А, ладно! Живите там, как хотите!“

Моя мечта — быть и там, и тут, по закону сообщающихся сосудов, и не терять душевных и личных связей ни с Россией, ни с Израилем».

* * *