Время-память, 1990-2010. Израиль: заметки о людях, книгах, театре

Театральные критики писали, что не режиссер Житинкин выбрал Козакова, а актер Козаков выбрал и пьесу, и режиссера, и театр. Житинкин, мол, позвал актера совсем в другой спектакль, а Козаков твердо сказал: «Хочу играть Шейлока!» Не знаю, так ли это было на самом деле, но на Михаила Михайловича очень похоже! Во всяком случае, «Венецианский купец» в Театре им. Моссовета — это, во-первых, Козаков, во-вторых и в-третьих — тоже Козаков, его актерская мощь, профессиональное мастерство и, главное, знание предмета, то есть понимание глубинной сути явления, которое мастер представлял на сцене. Это знание дал Козакову не пресловутый «голос крови», которого, скорее всего, и не было, а понимание реалий, открывшихся ему за годы нелегкого актерского труда в Израиле, практическое постижение национального характера, с которым (вольно или невольно) ему пришлось идентифицировать себя во время короткой репатриации-эмиграции.

Рядом с Козаковым в спектакле были заняты известные и очень хорошие артисты — А. Голобородько (Антонио), А. Ильин (Бассанио), А. Леньков (Гоббо), А. Макаров (Ланчелот), Е. Крюкова (Порция). Но все они так и остались пестрым фоном шоу-кордебалета, псевдоисторическим антуражем, который нужен лишь для того, чтобы просто оттенять истинную трагедию бытия — не сиюминутный курьез, а вечный кошмар не одного человека, а целого народа.

Шейлок требует для своего оппонента чрезвычайно жестокого, почти безумного, но законного наказания как неустойку за неуплату долга. И если для Шекспира это был способ подчеркнуть злобное коварство презренного еврея, то для Козакова-Шейлока — реальная возможность посчитаться за вековые обиды. Зная, что судебный процесс во вражеском стане не будет законодательно безупречным, а наоборот, сулит «иноверцу» массу подвохов и ловушек, Шейлок является на суд как на битву. Боевой дух подчеркивает стилизованная форма солдата Армии обороны Израиля, в которую ростовщик (или воин?) облачается перед генеральным сражением. Он сосредоточен, подтянут, серьезен. Таких крепких парней в военной форме Козаков не раз видел в Израиле: они — квинтэссенция нации.

Шейлок Шекспира, потеряв состояние и любимую дочь, посрамлен в своей неуемной жадности, раздавлен, но жив. Шейлок Козакова падает замертво, сраженный в битве за правду — так, как ее понимает этот немолодой, униженный, изрядно потрепанный жизнью, но несломленный человек. В образе Шейлока, представленном Козаковым, ощущается вневременная судьба народа, почти метафизическая, веками сформированная нечеловеческой болью, отчаяньем, обреченностью. Это ответ актера тем, кто упрекал его в предательстве.

С годами все чаще он повторял, как заклинание: «Я уехал не потому, что Израиль мне не нравился, — я себе в Израиле не нравился».

В последние месяцы жизни Михаил Козаков вернулся в Тель-Авив. Вопреки всеобщему мнению, он совсем не собирался умирать. Просто возвратился к семье после развода с последней женой. Но и в Израиле не все было гладко. Вскоре болезнь дала о себе знать с новой силой.

Умер Михаил Михайлович Козаков на Обетованной земле.

Наверно, в этом есть какой-то особый, высший, недоступный нашему разумению смысл.

Вместо эпилога

Мы приехали в Израиль в сентябре 1991-го, аккурат в праздник Суккот. Наша «бригада» состояла из восьми человек: режиссер Миша Коган с женой Наташей, актрисой, и четырехлетней дочерью Сонечкой, художник из Красноярска Олег Фирер с женой, преподавателем живописи Валентиной, и двумя дочерями-подростками, а также и меня, еще недавно мучительно метавшегося по Москве в поисках выхода из тупика… Но эта книга не о нас, не о пресловутых трудностях репатриации, вообще не об израильской алие… Поэтому не стоит описывать все наши пути-дорожки, которые, несмотря на благостные прожекты, очень скоро развели нас в разные стороны. Скажу лишь, что с перепуга я начал писать в русскоязычной прессе, вступил в Союз писателей, иногда сочинял рецензии на книги коллег, кое с кем познакомился, а потом и подружился…

Помощь пришла неожиданно

Помните эти нескончаемые разговоры в России начала девяностых: «ехать — не ехать», «если ехать, то куда…», «если туда (в Израиль. Германию, Канаду), то там уж точно найдутся надежные люди, старые знакомые, которые не оставят в беде…»? А ты слушаешь, бывало, с удивлением и вспоминаешь себя таким же… восторженным и взбудораженным.

Как расскажешь этим милым людям, отчаянно гомонящим за предотъездным столом, что все их предварительные выкладки, «выверенные и апробированные», в большинстве окажутся горькими иллюзиями в самом скором эмигрантском будущем, что знакомые, о которых они сегодня помышляют как о «надежде и опоре», скорее всего просто не обратят внимания на их существование, пройдут мимо, одарив своих прежних приятелей милой, ничего не значащей улыбкой и парой банальных, совершенно бессмысленных советов!