Вскоре Гончаров из театра ушел. Причина досадная, хотя и весьма распространенная: конфликт с актерским коллективом. Конечно, кое-кто из актеров понимал, что, несмотря на его крутой нрав, уход такого мастера, как Гончаров, нанесет театру непоправимый урон. Они пытались хоть как-то сгладить конфликт. Среди них был и Григорий Лямпе.
И все-таки театру повезло: на Малую Бронную пришел Анатолий Эфрос.
Я думаю, что Эфрос, несомненно, войдет в историю русского театра, и его имя будет звучать в одном ряду со Станиславским, Мейерхольдом, Таировым, Любимовым, Товстоноговым. Это один из крупнейших режиссеров своего времени. Я думаю, что его ученики могут взять у мастера его дух, какие-то его внешние приемы, но научиться его искусству невозможно. Он был весьма своеобразным художником. Опираясь на ученье Станиславского, он создал нечто свое, совершенно особенное и ни на что не похожее.
Среди его спектаклей были и настоящие шедевры — «Женитьбу» Гоголя в его постановке просто ни с чем нельзя сравнить; или булгаковский «Мольер» в Ленкоме; или «Вишневый сад» на Таганке.
Да что там говорить, он оставил по себе замечательную память, и вся эта пустая легенда о том, что его уморили актеры, конечно, всего лишь неумная выдумка. Актеры всегда с глубочайшим уважением относились к нему — и как к учителю, и как к художнику.
Актриса Этель Ковенская была, по-видимому, одной из немногих среди учеников Михоэлса, чья актерская судьба сложилась удачно: после закрытия ГОСЕТа ее пригласил Завадский, с которым она работала вплоть до своего отъезда в Израиль в начале 70-х. Там она поступила в «Габиму». (О ее титанической работе, связанной с переходом на ивритскую сцену, рассказывают примерно то же самое, что и о переходе Руфиной на сцену русскую: многие месяцы неустанного труда над орфоэпией и сценической речью, пока ее язык не стал неотличим от языка коренных израильтян.)
Во время гастролей израильских артистов в Москве (на дворе уже полным ходом бушевала «перестройка») Ковенская познакомила Г. Лямпе с директором тель-авивского театра на идиш Ш. Ацмоном. Тот заверил Григория Моисеевича, что в случае его репатриации в Израиль работа на идишской сцене ему гарантирована.
Начались разговоры об отъезде…
В конце 1990 года Григорий Лямпе, ведущий артист и завтруппой московского Театра на Малой Бронной, заслуженный артист РСФСР, был приглашен участвовать в гастролях группы российских артистов в Израиле.
Я должен был петь песни на идиш, а также вместе с Козаковым играть одну из чеховских сцен. Нас очень хорошо приняли: «русской» публики в Израиле к этому времени было уже достаточно. Это и решило окончательно вопрос о нашем отъезде. Несколько молодых актеров сразу остались в Тель-Авиве. Вскоре приехал Женя Гамбург из Риги, чуть позже — Валя Никулин из Москвы. А мне пришлось вернуться домой: надо было утрясти все вопросы, связанные с отъездом. Я приехал в Тель-Авив уже в апреле, а чуть позже Леня Каневский. Потом Михаил Козаков. Но Козакову сразу же предложили работу в Камерном театре. Миша понял, что переход на иврит рано или поздно неизбежен, и он решил начать с конца…