Все меняется

Так что лишь когда они возвращались домой и она была сонной и довольной после второго «гюля» с розовым вином – единственного напитка, который по-настоящему любила, – он старательно-небрежным тоном сказал, что, пожалуй, стоило бы, пока они решают как быть, – мало того, было бы даже полезно и забавно, – сгонять в Саутгемптон и осмотреть ближайшие деревушки.

Но ответа не последовало, и он понял, что она спит.

Саймон и Невилл

– Знаешь, я могу сказать только одно: ты болван.

Невилл просматривал полоски негативов, поднося их к свету, и то и дело отмечал на них годные, а Саймон неловко мялся у него за спиной. Не дождавшись от Саймона ответа, Невилл продолжал:

– Кстати говоря, я уже почти договорился, чтобы ты сопровождал меня в Венецию на съемки, а теперь ты упустишь такой шанс.

– Мне правда неважно. Я никуда не собираюсь ехать, работая на тебя.

– Ты же пока только начинаешь. Если удосужишься научиться…

– Чему? Быть мальчиком на побегушках я уже научился, если об этом речь. А в фотографы я не рвусь, если ты имеешь в виду это.

Невилл, который до тех пор вел разговор, стоя спиной к Саймону, теперь обернулся.

– Ну и кем же ты, – вопросил он, – хочешь быть?

Саймон выпалил не задумываясь:

– Садовником. Я хочу быть садовником. – И как только эти слова вылетели у него, он понял, что твердил их мысленно несколько месяцев подряд. Взгляд Невилла, полный предельной снисходительности, побудил его вслух выразить преданность иному делу. – Садовником, – повторил он.

Невилл выдержал краткую паузу, за время которой закурил, и произнес:

– Ну ладно, тебе виднее.

Различив в его голосе сомнение, Саймон счел необходимым добавить:

– Так что считай, что я подал заявление об уходе. Ты должен мне девять фунтов.

– Предупредить надо было за месяц. Уж это хотя бы мог сделать.

– Мне осточертело делать то, что я «хотя бы мог». Я ухожу прямо сейчас. Так что раскошеливайся.

– Никакие не девять – ты же на прошлой неделе взял у меня взаймы пятерку. Забыл?

– Ладно. Давай сколько есть. – Он уже запихивал немногочисленные пожитки в рюкзак. Хватит с него ночевок в стенном шкафу.

Невилл прошел к шкафу следом за ним, некоторое время наблюдал, чем он занят, потом принялся рыться в карманах вытертого бархатного пиджака, который носил только дома, и достал оттуда горсть купюр. Пересчитал и добавил две пятерки. Ему уже становилось паршиво.

– Бонус, – сказал он. – Золотой парашют.

– Спасибо большое. – Саймон явно обрадовался. Они расстались мирно, чего ни тот, ни другой не ожидал, обменялись рукопожатием и пожелали друг другу удачи.

* * *

С уходом Саймона квартира вдруг стала казаться нежилой. У Невилла не было заданий до выходных и отъезда в Венецию. В конце концов он занялся тем же, чем и всегда, когда оставался один: сварил пристойный кофе, устроился в продавленном кресле, из которого горстями лезли перья, и стал просматривать сделанные им снимки Джульет. Они были изумительны. Ее, прирожденную модель, трудно было снять неудачно, и с прошлого Рождества у него накопилась целая стопка фотографий.

Их отношениям, мягко говоря рискованным, секретность одновременно и препятствовала, и не давала угаснуть. Невилл понимал: если родные узнают, то обрушат на них всю многотонную тяжесть своего осуждения, и Джульет серьезно пострадает. О встречах с ней он ухитрялся договариваться через Руперта или Зоуи, которые считали, что с его стороны очень мило время от времени приглашать Джульет в театр, кино или на прогулку в Ричмонд-парк. Дважды он угощал ее обедом – после похода за покупками, который привел ее в полный восторг: выбранная им одежда не вызвала у нее никаких возражений. При каждой новой встрече его потрясала ее красота, порой он пытался подыскать другие слова, чтобы описать ее: прелестная, миловидная, привлекательная, очаровательная, совершенная, – и все они подходили ее внешности, и ни одно не казалось достаточным.

В целом их ситуация (она понятия не имела, насколько серьезны его намерения) его устраивала. Ему предстояло дождаться, когда она повзрослеет в самый раз для него, как он выражался, и только потом увезти ее, но с другой стороны, в ожидании она успеет повзрослеть, а он – привести в порядок собственную жизнь.

Он бросит эту замызганную конуру и подыщет себе что-нибудь намного лучше, как раз для их будущей жизни вдвоем, а пока ему хватит и ощущения романтики и радостного изумления, что ему довелось встретиться с ней до того, как ее застолбил кто-то другой. Его энергия – эмоциональная, сексуальная, какая угодно – тратилась в основном на карьеру. Он уже пользовался известностью, а должен был стать по-настоящему знаменитым, войти в пятерку лучших фотографов в этой сфере.

Он открыл последнюю банку фасоли из своих запасов, и пока выгребал ее оттуда ложкой, представлял себе, как найдет какое-нибудь необычное и удивительное жилье – лодку у пристани в Челси, домик прямо на берегу реки, с садом на крыше – и наконец поселится там со своей лучезарной любовью.