Все зеркало

Петер вывернулся из темноты, с размаху нанёс Арону удар справа в челюсть. Берковиц даже не покачнулся, лишь с силой толкнул Петера от себя, и тот, взвизгнув, вмазался спиной в стену. Отто подскочил, снизу, исподтишка, всадил в Арона нож. Тот ахнул, кулаком в лицо свалил Отто, схватился за распоротый живот, недоумённо глядя на кровь, хлынувшую на ладони из раны.

– Курт, – ошеломлённо пробормотал Арон. – Это что же такое, Курт…

– Не надо! – бессильно шептал Курт. – Вилли, не надо! Пожалуйста!

В пяти шагах слева Вилли наводил пистолет. Его румяное, открытое мальчишеское лицо походило сейчас на злобную маску. Рот перекосился, мокрые от пота русые волосы прилипли ко лбу, серые глаза сузились и взглядом упёрлись в мушку.

– Не надо! – Курт на четвереньках бросился к Вилли.

«Вальтер» в руке у Вилли рявкнул раз, другой. Пуля угодила Берковицу в плечо, вторая ужалила в грудь. Арон пошатнулся, грузно упал на колени. И повалился лицом вниз.

– Арон! – Дебора, босая, простоволосая, в прозрачной ночной сорочке по щиколотки, бежала от лавки к брату. – Аро-о-о-он!

Юрген метнулся Деборе наперерез, поймал за рукав сорочки, рванул на себя. Вилли подскочил сзади, ухватил за волосы, намотал их на ладонь. Дебора страшно, отчаянно закричала, и Юрген, влепив ей пощёчину, одним движением разорвал сорочку сверху донизу.

– Тащим её в дом, – крикнул Вилли. – Курт, помогай, ты же давно хотел эту сучку. Парни, там ещё две еврейские потаскухи, на всех хватит!

Курт не знал, сколько времени просидел в полузабытьи. Изнутри надрывно, захлёбываясь, кричала Дебора. Когда крик, наконец, оборвался, Курт, цепляясь пальцами за стену, с трудом поднялся на ноги. На негнущихся ногах побрёл к входной двери, споткнулся о порог, упал плашмя на пол, расшиб лицо, но даже не почувствовал боли. Оттолкнувшись от пола, встал на колени.

Четырнадцатилетняя Юдифь Берковиц, нагая, с вспоротым животом лежала на боку в двух шагах. Внутренности вывалились наружу, в скрюченные руки Юдифь, растеклись по полу кровавой склизкой требухой. У торцевой стены Петер и Отто смертным боем избивали пятнадцатилетнюю Эстер. Отдуваясь, молотили кулаками, не позволяя упасть. Кровь с разбитого лица девушки заливала обнажённое тело, потом она, наконец, рухнула на пол, и Отто, примерившись, лезвием выкидного ножа крест-накрест раскроил Эстер живот.

Не вставая с колен, Курт ошалело глядел на распятую на полу, распластанную под Вилли Дебору и на ухмыляющегося Юргена, в ожидании своей очереди тискающего её грудь. Глядел до тех пор, пока подскочивший Петер не схватил его в охапку и не вышвырнул из кондитерской прочь.

– Пошёл отсюда, щенок, – напутствовал Курта Петер. – Сопливый слизняк.

Эта страшная ночь с восьмого на девятое ноября тысяча девятьсот тридцать восьмого года, ночь, которую позже назвали Хрустальной, сломала Курта. Она снилась ему в кошмарах долгие пятьдесят лет. Снилась на подступах к Варшаве и Риге. Снилась на передовой под Сталинградом и в окопах под Курском. На больничной койке под Кенигсбергом и в бараке для военнопленных под Оренбургом.

Лишь много лет спустя, вернувшись после плена в Германию, Курт осознал, чего он лишился тогда, в далёком тридцать восьмом, когда мог бы вмешаться, не дать, не позволить, уберечь, но умудрился не сделать ничего. Хрустальная ночь выбила из него душу. Растоптала её, исковеркала, искалечила и заменила другой.

8. 2017-й

Несмотря на то, что время близилось к полуночи, Мариенплац был на удивление многолюден. Люди толпились между Старой и Новой ратушей; кто-то держал в руках свечи, кто-то, в основном молодёжь – плакаты с надписями, в которых неизменно фигурировало слово Kristallnacht.

«И правда, сегодня же восьмое», – запоздало вспомнила Ханна.

Ночь с восьмого на девятое ноября. Ночь, когда Германия скорбит о давней трагедии и кается в совершенном преступлении.

Когда до узкого дома с вывеской «Отель» и нелепым балкончиком, опоясывающим второй этаж, остался десяток шагов, Ханна на ходу оглянулась. Вольф и Мансур, как ожидалось, двигались следом. Они наверняка возьмут под контроль фойе и парадный вход, но вряд ли информированы о ведущем в соседний двор чёрном. Акция вступала в решающую фазу – Ханна мобилизовалась. Ещё десять, от силы пятнадцать минут, и…

Звон бьющегося стекла за спиной оглушил Ханну. Она вздрогнула, обернулась. У витрины соседнего магазина стоял уже знакомый ей здоровяк. Он держал в руках обломок водосточной трубы и с одобрением глядел на острые осколки на брусчатке. Востроносый маячил рядом.

Ханна замерла. Дверь кондитерской со стуком распахнулась, на пороге появился чернобородый детина, предлагавший ей несколько часов назад заварные пирожные. Откуда-то из темноты вынырнули ещё двое, один пытался ударить бородача кулаком в лицо, но тот отшвырнул его, и тогда другой по-бандитски, исподтишка, пырнул чернобородого ножом в живот. Ханна ахнула и миг спустя увидела, как здоровяк бросил трубу и потянулся к пистолету.

– Не надо! – помимо собственной воли, вдруг прошептала Ханна. – Вилли, не надо! Пожалуйста!