Всё, что поражает...

Держалась она, держалась, а потом все же доковыляла до стены, присела на выступе — совсем одна — и тихо заплакала. Как в детстве.

Да, я это... вообразил.

***

Худой и веселый собачий подросток, спущенный с цепи, лаем да тормошением поднимает корову, что отдыхала себе на дворе, вернувшись с пастбища, беспокоит свинью, что возмущенно хрюкает на него, молокососа,— скачет цуцик, не может натешиться.

Гости из города, мальчик и отец, смотрят на собаку, стоя у плетня. Мальчик любуется, звонко смеется. Отец понуро молчит: натура ли такая, забота ли какая у человека.

Вот по двору пошла кошка. Чинно и тихо, задумавшись о своих котятах, что спят на чердаке.

Щенок подскочил к ней, чтобы рвануть. Видать, незлобливо, не по извечной традиции, опять же от радости.

Но кошка возмущенно фыркнула, сиганула на плетень, там выгнула хребет, начала хулигана отчитывать — сипением да фырканьем.

Понурый отец мальчика тут-то захохотал. Вместе с сыном. И в нем проснулось детство.

***

Отпевают старого Наума. В избе, где уже пели — по радио — и Робсон, и Козловский, и Лоретти, гудит старенький поп, а две певчие тянут когда-то красивыми голосами про «житейское море» и «тихое пристанище».

И все это звучит как не с того, не с нашего света.

А потом — тихая пауза, и из сеней, тоже набитых людьми, слышится голос ребенка, с отцовых рук:

— А где мой дед Аюм?

И по людям-соседям, что знают маленького Колю, который очень дружил с покойным, прошел тихонький, только в мыслях, смешок.

Или это, может, мне просто показалось?

***

И до сих пор люблю смотреть в вагонное окно, как поезд на поворотах извивается ужом.

Теперь вот, утром второго дорожного дня, малая светлая девчурка увидела это чудо в окно и закричала из коридора в купе:

— Мама, а нас везет паровоз!

И мы, кто был в коридоре, засмеялись. Какое милое открытие!

***

Чудесный день — с глубоким снегом, что лег вчера, с морозцем, солнцем, с привольем, которым я только что любовался с горы, с тишиной, что так хорошо ложится на душу,— чудесный!..

Зашел на гнездовище бывшего придорожного хутора. Стоял в зарослях татарника. Он — как итальянские пинии, разлапистый и высокий, в рост человека.

Думалось о счастье узнавания мира, о моем сынишке с его бесконечными, неуемными «почему?». Как он смотрел бы на многокрасочное чудо — щегла или снегиря на этих щедрых шишках!..

Хорошо, что и мне еще хочется так смотреть — его глазами, с его улыбкой. Не боясь, что «стыдно», если кто увидел, «не солидно» мне лезть сюда через глубокий, заваленный снегом мелиоративный ров.

***

Где бы я ни был, какая бы это ни была далекая, чудесная страна, всюду для матерей, бабушек, отцов — одинаково простые человеческие обязанности и хлопоты.

И все это делает ту экзотику так приятно, так нечеловечески обычной и простой, как мое родное Загорье.

***

Равнее, серое утро. Дворничиха, пожилая, грустно озабоченная женщина, лопатит снег с широкого тротуара. Равномерное, однообразное шарканье, которого хватит надолго.

Навстречу старухе, по ночной еще, неприбраннои, чистенькой белизне идут на первую прогулку ясельные дети. Как всегда, за ручки, потешные в своей миниатюрной похожести на взрослых.

Первый мальчик, что не держится за руку с напарником, а идет как будто впереди, остановился и сам себя спросил:

— Что это бабуля делает? — И радостно догадался: — Дорогу для нас!

Дворничиха перестала лопатить, выпрямилась и уже улыбается — словно хочет сказать: «Да, правда, для вас».

Так улыбаются только детям.

***

Осло. Порт. К нашему теплоходу пришел потешным парадом детский духовой оркестр. В городе началась традиционная неделя музыки. Концерт, который мы слушаем с нижней палубы.

Дебелый брюнет, дирижер, аж приседает, чтобы быть ближе к своим малым да маленьким трубачам и барабанщикам, и подпевает им, размахивая длинными руками в белых перчатках. Учитель!

Хорошо вблизи смотреть на лица, будто расшифровывая еще один народ.

И как-то по-новому странно, что вот и нельзя же пробиться словами из тех языков, кои ты знаешь, в чистую душу, которой любуешься через детские глаза, детскую улыбку.

Космос, галактика, межпланетные связи... А на земле еще столько великой работы!..

***

Воспоминания — как ячейки той сетки, которую мы плетем всю жизнь, единственной сетки, единственного дела жизни.

Утром снова меня навестило неожиданное воспоминание. О том, как я когда-то возвращался зимой из деревни, где много писал в тихой хате брата, и как дома, еще во дворе встретил мой малыш. Не шел, а бежал передо мной на пятый этаж, сам позвонил, сам кричал маме, что я приехал, спешил раздеваться и — сразу потребовал своего, по чему затосковал в месячной разлуке.

Мы с ним легли на ковре, поставили возле себя, на полу, лампу под зеленым абажуром и читали. Перро, Андерсена, Толстого, Носова, народные сказки... Не всё сразу, конечно, а что-то из названного.

Не проходит такое бесследно. Не потому ли он на днях, уже юноша, прилег вечером на тахте, где я сидел, голову положил на мои колени, будто так себе, будто между прочим, и долго не высвобождал чуприну из-под моей руки?..