Джем принялась лихорадочно рыться в сумочке в поисках кошелька. Она тяжело дышала, чтобы только не разрыдаться. Ни разу в жизни не чувствовала она себя в таком смятении. Конечно, она злилась, безумно злилась на Ральфа, который без спросу рылся в ее вещах, читал ее дневники. Но дело было не только в этом. Джем не отличалась скрытностью, ей нечего было опасаться чужих глаз. Ужасно, конечно, что Ральф так поступил, но это бы она пережила. Куда труднее было справиться с тем потоком чувств, который вызвало в ней его признание в любви. Ральф любит ее! Он выложил карты на стол, признался в своих чувствах, и все теперь смешалось в одну кучу. Конец игре. Ситуация полностью вышла из-под контроля. Как жаль, что нельзя легко и беспечно рассмеяться, похлопать Ральфа по руке и объяснить, что она тоже его любит – но лишь как друга. А сердце ее принадлежит Смиту, и Ральфу она может предложить только дружбу. Беда в том, что все это неправда.
Черт бы побрал этого Ральфа! Да, она любит его. Любит в нем абсолютно все. То, как он держит в одной руке пинту с пивом и сигарету. То, как останавливается на улице, чтобы потрепать по голове встречного пса. То, как кричит на гостей телешоу, с которыми не согласен. Джем нравились его руки и длинные, костлявые ноги. Ей нравилась его ленивая улыбка и заливистый смех. Она могла сказать ему что угодно, и Ральф обязательно поддержал бы разговор, каким бы глупым и банальным он ни был. Ей нравилось, что он умеет подмечать такие мелочи, как красочный закат, причудливое облако или необычный рельеф на стене здания.
Она любила Ральфа, и он, как выяснилось, тоже любил ее. Так почему бы им не взяться за руки и не пойти по жизни в любви и согласии?
Джем быстро взглянула на Ральфа. Тот смотрел в сторону, пытаясь привлечь внимание официанта. Плечи у Ральфа поникли, и выглядел он ужасно потерянно. Но это лишь усилило ее чувства. Даже сейчас, когда ее распирало от гнева и негодования, ей больше всего на свете хотелось кинуться ему на шею и расцеловать. Да, она любила Ральфа. Она еще ни разу не поцеловала его…
Ральф повернулся и поймал ее взгляд.
– Джем… – умоляюще начал Ральф.
– Нет, – фыркнула она.
– Прошу тебя…
– Нет!
Джем и Ральф вышли из ресторана, вызвали такси и поехали домой. Всю дорогу они хранили ледяное молчание.
25
После того как Шевон выставила его из дома, Карл прямиком поехал к Тому и Дебби. Отсюда он принялся названивать Шевон каждые десять минут, получая в ответ лишь собственный голос на автоответчике.
На следующий день он начал названивать ее матери, пока та наконец не рявкнула в трубку, что позвонит в полицию, если хоть раз еще услышит его голос. Карл плохо помнил эти выходные – они слились для него в одно расплывчатое пятно. В понедельник после обеда он каким-то чудом выбрался на работу.
Вот тогда-то все и произошло.
Карл ничего такого не планировал. Просто он был диджеем. Он не мог позвонить и сказаться больным.
– Ты в порядке, дружище? – спросил Джон, его продюсер, когда Карл на автопилоте ввалился в студию.
– Да, да.
Такое чувство, будто он попал в незнакомое место. Все вокруг казалось чужим. Карл начал просматривать список песен. Если вдуматься, сколько раз уже ставил он в эфир что-нибудь вроде «Никогда уже солнце не засияет для меня», и какой-нибудь бедняга, сидящий в одиночестве в своей лондонской квартире, чувствовал, как от этой песни боль потери становится еще сильнее. И вот теперь настал черед самого Карла.
Он снова взялся просматривать список, вы-искивая эмоциональные «мины», однако в душе по-прежнему царила пустота. Ни мыслей, ни чувств. Ничего.
Первым в списке шел «Бедолага» Отиса Реддинга. Карл хорошо помнил эту песню. Он записал ее для Шевон, когда они только начали встречаться. В то время это был единственный способ открыться другому. В то время у Карла не было ни машины, ни работы, ни квартиры, ни личных достижений – словом, ничего, что могло бы поведать о нем лучше всяких слов. И Карл записывал на кассеты песни из своей обширной коллекции, выбирая те из них, которые были особенно близки его сердцу. Ему ужасно хотелось, чтобы Шевон полюбила их так же, как любил он сам.
Но новости уже прочитаны, и погода предсказана. Карл в онемении смотрел на микрофон. Что же ему говорить? Часы неумолимо отсчитывали секунды. Пять… четыре… три… две… одна. Тишина. Джон взглянул на него в недоумении, помощник потянулся за микрофоном. Лишь тут Карл открыл рот.
«Добрый вечер, Лондон. Это Лондонское радио, лучшее из лучших, и вы слушаете шоу Карла Каспарова. До Рождества всего три дня, и для таких же бедолаг, как я сам, – для всех, кто не успел еще купить подарки, – я ставлю сейчас “Бедолагу” Отиса Реддинга».
Он умолк и с удивлением оглянулся. Что ж, у него получилось – не зря же он считался профессионалом.
Следующие полчаса все шло как по маслу. Карл ставил песню за песней, а в перерывах болтал с Джоном, потягивал кофе и даже улыбался.