Вторая рука

Но странное дело: все четыре папки Фрайерли исчезли.

Мы порылись в столе. В столе Эдди держал кое-какие личные вещи: бритву на батарейках, таблетки от несварения желудка и штук шестнадцать сувенирных коробков со спичками, все от разных игорных клубов. Плюс простенькая канцелярка, ручки, карманный калькулятор и настольный ежедневник. Все его деловые встречи, бывшие и будущие, были отмечены как скачки, которые он должен был посетить.

Я взглянул на часы. Семь сорок пять. Чико кивнул и принялся аккуратно расставлять папки по местам. «Обидно, – подумал я. – Полный ноль».

На прощание я быстренько заглянул в шкаф с табличкой «Сотрудники», где стояли тоненькие папки личных дел: все, кто в настоящий момент работал в Жокей-клубе, и все, кто получал их пенсию. Я поискал папку с фамилией «Мэйсон», но и ее на месте не оказалось.

– Ну что, идем? – спросил Чико.

Я печально кивнул. Мы оставили в кабинете Эдди все как нашли и направились обратно к двери на лестницу. На этаже стояла тишина. Штаб-квартира британского конного спорта была открыта для незваных гостей – но гости уходили несолоно хлебавши.

Глава 14

В пятницу после обеда, впав в уныние сразу по нескольким причинам, я относительно неторопливо катил в Ньюмаркет.

День выдался жаркий: судя по прогнозам, надвигалась волна жары, из тех, что частенько приходят в мае и сулят чудесное лето, но почти всегда обманывают. Я ехал в одной рубашке, с открытым окном. Эх, махнуть бы на Гавайи, растянуться на пляже и лежать так тысячу лет!

Когда я приехал, Мартин Ингленд стоял во дворе конюшни, тоже в одной рубашке, и утирал лоб платком.

– Сид! – воскликнул он, явно обрадованный. – Вот здорово! А я как раз вечерний обход начинаю. Вовремя ты угадал!

И мы принялись обходить денники. Это был обычный ритуал: тренер навещает каждую лошадь, проверяет, как она себя чувствует, гость восхищается, хвалит, а о замеченных недостатках помалкивает. Лошади у Мартина были от средненьких до хороших – как и он сам, как и большинство тренеров, тех самых, что составляют основу мира скачек и благосостояния жокеев.

– Давненько ты на моих не ездил, – сказал он, будто подслушав мою мысль.

– Лет десять или даже больше.

– А сколько ты сейчас весишь?

– Стоунов десять[14], если без всего.

Я даже похудел по сравнению с тем, каким я был под конец своей жокейской карьеры.

– А ты в хорошей форме, я смотрю.

– Да как обычно, наверно, – ответил я.

Он кивнул, и мы перешли с той стороны двора, где стояли кобылки, к жеребчикам. Как мне показалось, у него было много неплохих двухлеток, и, когда я об этом сказал, Мартин остался доволен.

– А это Флотилья, – сказал Мартин, подойдя к следующему деннику. – Ему три. В ту среду он участвует в скачках Данте в Йорке и, если все будет хорошо, поедет на Большое дерби.

– Выглядит недурно, – сказал я.

Мартин угостил свою надежду на славу морковкой. Его добродушное пятидесятилетнее лицо светилось гордостью – гордостью не за себя, а за лоснящиеся бока, спокойный взгляд и готовые к бою мышцы великолепного четвероногого создания. Я провел ладонью по блестящей шее, похлопал темно-гнедое плечо, ощупал стройные, твердые, как камень, передние ноги.

– Он в отличной форме, – сказал я. – Пожалуй, вам будет чем гордиться.

Он кивнул. К его гордости примешивался совершенно естественный оттенок тревоги. Мы пошли дальше вдоль ряда, поглаживая, ощупывая, обсуждая, совершенно довольные жизнью. «Быть может, именно этого мне и не хватало, – подумал я. – Сорок лошадей, тяжелый труд, повседневная рутина…» Планирование, администрирование, бумажная работа. Разумная радость побед, умеренная горечь поражений. Деловитая, суматошная жизнь на вольном воздухе, все равно что бизнесмен, но верхом на лошади.

Я подумал о том, чем мы с Чико занимались все эти месяцы. Ловили негодяев, крупных и мелких. Подтирали грязь конного спорта. Время от времени получали по морде. Плясали на минном поле, дразнили людей с дробовиками…

Стыдно ли будет бросить это все и уйти в тренеры? Да нет, не стыдно. Куда более нормальная жизнь для бывшего жокея. Взвешенное, разумное решение, сулящее спокойную старость. И лишь один я… да еще Тревор Динсгейт… будем знать, отчего я так поступил. Я буду жить долго-долго и помнить об этом.

Нет, я так не хотел.

В половине восьмого утра я спустился во двор, в бриджах, сапогах и шерстяном свитере. Несмотря на ранний час, воздух был теплый, и от привычного шума, суматохи и запахов конюшни настроение у меня поднялось со дна и подпрыгнуло почти до колена.

Мартин, стоявший со списком в руках, крикнул мне «Доброе утро!», и я подошел к нему узнать, кого он мне дает. Это оказался пятилетний жеребец, для которого мой вес был подходящим, – Мартин сказал, самое оно для меня.

Конюх Флотильи как раз выводил его из денника. Я проводил коня восхищенным взглядом и обернулся к Мартину.

– Ну давай тогда! – сказал он. В его голосе слышался смех, глаза улыбались.

– Чего? – не понял я.

– Садись на Флотилью.

Я развернулся к коню, совершенно ошеломленный. Его лучший конь, надежда дерби, и я – однорукий и сто лет не садившийся в седло.