Вторая рука

Пытка прекратилась только тогда, когда Чико замер неподвижно. Громила стоял над ним, придирчиво глядя на свою жертву и лениво помахивая цепочкой.

Питер Рэммилиз выглядел скорее растерянным и напуганным, как будто это не он притащил нас сюда, не он затеял все это.

Громила, державший вилы, впервые отвел взгляд от меня и посмотрел на Чико. Он всего лишь чуть-чуть перенес равновесие на другую ногу, но давление на мою шею ослабло, и разница была огромная. Я вцепился в ручку вил с силой, на которую он не рассчитывал, и наконец-то освободился и оторвался от стены. И со всей кровожадной яростью бросился не на громилу, избивавшего Чико, а на самого Питера Рэммилиза: тот стоял ближе.

Я изо всех сил ударил его в лицо, и ударил своей жесткой левой рукой, в которой последние достижения технологии стоимостью в две тысячи фунтов были собраны в увесистую встроенную дубинку.

Он взвыл, вскинул руки к лицу, а я яростно воскликнул: «Ублюдок!» – и огрел его снова, по ребрам.

Громила, избивавший Чико, обратил внимание на меня, и я, как и Чико, обнаружил, что первое ощущение от его цепочки – изумление. Невероятная, резкая боль – а потом, вслед за ударом, негаснущий огонь.

Я накинулся на громилу с такой яростью, какой сам от себя не ожидал, и громила попятился прочь.

Следующий взмах цепочки я перехватил своим бесчувственным протезом. Свободный конец цепочки обмотался вокруг предплечья, и я рванул ее так свирепо, что громила выпустил рукоятку. Она полетела в мою сторону, жесткая, обшитая кожей. Будь нас здесь только двое, я отомстил бы за Чико и сумел пробиться на свободу, потому что к нему я относился как угодно, только не хладнокровно.

Я перехватил кожаную рукоять, и, когда гибкие звенья соскользнули с моей руки, я раскрутил цепочку над головой и изо всех сил вытянул громилу поперек спины. Судя по выпученным глазам и негодующему шотландскому рыку, мерзавец впервые испробовал на себе то, что проделывал с другими.

Но тут подоспело подкрепление в лице громилы с вилами. С одним бы я, может, еще управился, но против двоих дело было безнадежным.

Он устремился на меня, держа наперевес острые вилы, и, хотя я уклонился, точно тореадор от быка, первый громила перехватил мою правую руку обеими своими, намереваясь вернуть себе цепочку.

Я прыжком развернулся в его сторону, и внутренней стороной металлического запястья нанес ему такой удар по уху, что толчок отозвался через локоть до самого плеча.

На краткое мгновение я увидел вблизи его глаза, осознал, что боец он опытный и закаленный, и понял, что этот не усядется хныкать на краю пандуса, как сделал Питер Рэммилиз.

Однако же сильный удар по голове заставил его ослабить хватку достаточно, чтобы я сумел вывернуться. Я отскочил подальше, все еще стискивая его цепочку, и оглянулся, чтобы посмотреть, где вилы. Однако второй громила отбросил их и расстегивал свой собственный пояс. Я метнулся в его сторону, пока обе руки у него заняты, и ознакомил и его тоже с достоинствами их излюбленного оружия.

В те полсекунды, пока оба шотландца застыли в шоке, я развернулся и помчался к дверям, туда, где были люди, помощь и безопасность.

Бежать по стружкам было все равно что бежать сквозь патоку, и, хотя до выхода я добрался, вырваться на свободу мне не удалось: это были массивные ворота, похожие на кусок стены, которые отодвигались вбок по направляющим, и ворота эти были заперты на засов, уходящий в пол.

Мужик с вилами добежал до меня раньше, чем я успел открыть засов, и я обнаружил, что у него пояс тоже не кожаный, а цепочкой, но не как от часов, а скорее из таких, на которых овчарок держат. Менее болезненная, но более увесистая.

Тонкая цепочка все еще была у меня, я развернулся и выпрямился, как стоял, пытаясь отодвинуть засов, и захлестнул цепочкой ему ноги. Он крякнул и бросился на меня, а второй в это время подкрался ко мне со спины, оба вцепились в меня, и, увы, после этого я им больше ничего сделать не сумел, хотя не сказать чтоб не старался.

Он отобрал у меня свою цепочку, потому что был сильнее и вдобавок приложил меня головой об стенку, чтобы заставить разжать руку, а второй в это время меня держал, а я подумал: «ну что ж, черта с два я стану облегчать вам работу, вы у меня еще побегаете» – и кинулся наутек вдоль манежа. Я и в самом деле заставил их побегать: и вокруг коневозки, и вдоль стен, и обратно к выходу.

Я подобрал с пола вилы и некоторое время заставлял их держаться на расстоянии, а потом метнул вилы в одного из них, но промахнулся. И поскольку боль, чтобы ее не чувствовать, можно превратить во много разных вещей, я почти ничего не ощущал, кроме ярости, гнева и злости, и сосредоточился на этих эмоциях, сделал их своим щитом.

Но кончилось для меня все так же, как и для Чико: я спотыкался, и падал, и полз, и в конце концов остался лежать неподвижно на мягком полу. Совсем недалеко от выхода… и так далеко от помощи.

«Все, теперь я неподвижен, и они перестанут, – думал я, – вот-вот перестанут». И они перестали.

Глава 18