Вторая рука

– Давай-ка в прицеп, малый, – сказал мне тот, который держал Чико. – В правый загон. Давай-давай, быренько. А не то я твоего дружбана еще разок приложу. По глазам. Или в основание черепа.

Чико, которого было почти не видно за «скимитаром», что-то промычал и мотнул головой. Верзила вскинул дубинку и повторил с суровым шотландским выговором:

– Давай в прицеп! Направо и взад.

Кипя от ярости, я обогнул свою машину сзади и поднялся по пандусу в прицеп. В правый денник, как он сказал. И взад. Второй верзила старательно держался на таком расстоянии, чтобы его было не достать. Больше на парковке не было ни души.

Я обнаружил, что по-прежнему держу в руке ключи от машины, и машинально сунул их в карман. Ключи, носовой платок, деньги… и в левом кармане – разряженный аккумулятор. И все. Никакого оружия. «Нож в носке, – подумал я. – Надо было брать пример с Николаса Эйша!»

Мужчина, державший Чико, вошел в прицеп следом за мной и отчасти втащил, отчасти внес Чико в левый денник.

– Только вякни мне, малый, – сказал он, заглянув в мою половину прицепа из-за центральной перегородки, – и я твоему дружбану так врежу! По глазам, малый, или по зубам. Короче, только попробуй позвать на помощь – и у твоего дружбана вообще морды не останется. Понял?

Я вспомнил о Мэйсоне в Танбридж-Уэллсе. Слепой, превратившийся в растение…

И промолчал.

– Я тут с твоим дружбаном поеду, всю дорогу тут буду! – сказал он. – Помни это, малый!

Его напарник поднял пандус, отсекая солнечный свет. В прицепе сразу воцарилась ночь. Многие коневозки открыты сверху, но у этой была крыша.

Как я себя чувствовал? Пожалуй, как замороженный.

Завелся мотор «лендровера», прицеп тронулся, задом выезжая с парковки. Меня швырнуло на стенку прицепа, и я понял, что стоя далеко не уеду.

Глаза мало-помалу привыкали к темноте: она была не такой уж непроглядной, благодаря тому что между пандусом и стенками прицепа кое-где имелись щели. В конце концов я отчетливо разглядел – хотя какой в этом смысл? – что обыкновенная коневозка нарочно переоборудована под прицеп для перевозки пленников. Лишняя планка сзади, перекрывающая щель, которую обычно оставляют для доступа воздуха, дополнительная доска внутри вдоль всего прицепа, благодаря которой перегородка, обычно в высоту человеческого роста, теперь доставала до потолка.

В целом это по-прежнему был прицеп, сделанный с расчетом на то, чтобы выдержать вес двух лошадей и удары конских копыт. Я беспомощно опустился на пол – пол был голый, если не считать пыли и грязи, – и погрузился в убийственные мысли.

Я столько времени скрывался – а потом согласился ехать с Лукасом и, как дурак, бросил машину на виду на целый день! Наверно, они выследили меня в Жокей-клубе. Либо вчера, либо сегодня утром. «Нет, – подумал я, – вчера на парковке не было места, я бросил машину на улице, и мне выписали штраф…»

Я не ездил к себе на квартиру. Я не возвращался в Эйнсфорд. Я не бывал ни в «Кэвендише», ни в других привычных местах.

А потом взял и приехал в Жокей-клуб!

Я сидел, сокрушался и думал о Треворе Динсгейте.

Поездка длилась значительно дольше часа. Тоскливое время в жарком тряском прицепе, которое я провел, старательно заставляя себя не думать о том, что меня ждет в конце пути. Через некоторое время я услышал сквозь перегородку голос Чико – голос, но не слова. Угрюмый, низкий голос с густым выговором уроженца Глазго отвечал ему коротко и отрывисто, рокоча, будто гром.

«Двое спецов из самого Глазго», – сказал Джекси. Один из них сейчас с Чико, это ясно. Не обычный безмозглый мордоворот – суровый спец, способный и соображать тоже. Тем хуже.

Наконец прицеп перестал трястись, и снаружи донеслись звуки отстегиваемой сцепки. «Лендровер» отъехал, и в наступившей тишине я отчетливо услышал голос Чико.

– Что происходит? – спросил он. Судя по голосу, он явно еще не пришел в себя.

– Ничего, малый, скоро узнаешь.

– А где Сид?

– А ну, помалкивай, малый!

Звука удара я не услышал, но Чико умолк.

Тот человек, который поднимал пандус, пришел и опустил его. В прицеп хлынул вечер среды, половина седьмого.

– Выходи! – скомандовал он.

Когда я поднялся на ноги, он отступил на шаг. В руках он держал направленные на меня вилы, и вилы были острые.

Стоя в глубине прицепа, я огляделся, оценивая обстановку. Сама коневозка, отцепленная от «лендровера», находилась внутри какого-то помещения, и помещение это было не чем иным, как крытым манежем на ферме Питера Рэммилиза.

Обшитые деревом стены, окна под потолком, распахнутые по случаю жары. Снаружи сюда никто не заглянет, даже случайно.

– Выходи! – повторил он, взмахнув вилами.

– Делай, как он говорит, малый! – угрожающе произнес голос громилы, бывшего с Чико. – Быро!

Я послушался.

Спустился по пандусу на упругий, глушащий шаги пол манежа.

– Сюда! – мужик махнул вилами. – К стенке!

Голос у него был резче, и шотландский выговор отчетливей, чем у того, который остался с Чико. А что касается грубой силы, тут они друг друга стоили.

Я пошел вперед. Ноги были как не мои.

– Спиной к стене! Лицом сюда!

Я развернулся. Прислонился плечами к доскам.