Второй контакт (Колонизация — 1)

Ауэрбах пожал плечами, отчего у него заныло поврежденное плечо. Пенни знала, когда нужно держать рот на замке. Таможенный чиновник пробормотал что-то гортанное. Затем он с ненужной горячностью проштамповал их паспорта обоим. Он не знал, что они задумали, но он не поверил бы, что они чего-то не задумали.

Выйдя из терминала, водитель такси с сигаретой, свисающей из уголка рта, запихнул их сумки в багажник спереди своего потрепанного "Фольксвагена". Он говорил на плохом немецком языке с французским акцентом: “Wo willen gehen Sie?”

“Отель Beauveau, с вами коса”, - ответил Ауэрбах и продолжил на медленном французском: “Это недалеко от старого порта, не так ли? ”Если он и произвел впечатление на таксиста, парень не подал виду. Он захлопнул крышку багажника - то, что было бы капотом любой уважающей себя машины, - сел внутрь и тронулся с места.

Знакомство со своим братом оказалось не таким приятным, как представляла себе Моник Дютурд. Возможно, в молодости Пьер и не планировал становиться контрабандистом, но он так долго жил в этой роли, что она сидела на нем плотнее, чем нижнее белье. И все его знакомые тоже вышли из логова контрабандистов в Порт д'Экс. Встретив Люси, его подругу с сексуальным голосом, Моник ушла, убежденная, что ее голос - лучшее, что у нее есть.

Пьер проводил большую часть своего времени, проклиная нацистов в целом и штурмбанфюрера Дитера Куна в частности. “Они сокращают мою норму прибыли вдвое, возможно, даже больше, чем вдвое”, - проворчал он.

Казалось, он забыл, что Ящеры разорвали бы его жизнь пополам. У Моник были более общие причины ненавидеть немцев - например, то, что они сделали с Францией. Пьера это не волновало. Он общался с людьми по всему миру, но в глубине души оставался непобедимым провинциалом: если что-то не затрагивало его самым непосредственным образом, это не имело для него реальности.

Между Пьером и штурмбанфюрером Куном пострадала работа Моник. Статья об эпиграфике, относящейся к культу Исиды в Галлии Нарбоненсис, осталась незаконченной. Эсэсовец снова начал приглашать ее на свидание. “Черт возьми, у тебя в заднем кармане мой брат”, - вспыхнула она. “Ты не удовлетворен?”

“Это бизнес”, - ответил Кун. “Это является, или было бы, или могло бы быть удовольствием”.

“Для тебя, возможно”, - сказала Моник. “Не для меня”. Но даже прямого оскорбления было недостаточно, чтобы удержать его от приглашения ее на ланч или ужин каждые несколько дней. Она продолжала говорить "нет". Он продолжал спрашивать. Он продолжал быть вежливым по этому поводу, что больше не давало ей повода выходить из себя - не то чтобы выходка из себя из-за офицера СС была самым умным поступком, который она могла бы совершить при любых обстоятельствах.

Она снова возненавидела телефон. Ей приходилось отвечать на звонки, и слишком часто это был немец. Всякий раз, когда он звонил, она морщилась. И он продолжал звонить. Однажды ночью, как раз когда она начала понемногу продвигаться к надписям, это сбило ход ее мыслей с толку своим настойчивым звоном. Она назвала это имя, которое вряд ли встретится ни в одном стандартном французском словаре. Когда это не заставило его замолчать, она подошла к нему, взяла трубку и прорычала: “Алло?”

“Здравствуйте, это профессор Дютурд?” Слова были на немецком, но это был не Дитер Кун. Если уж на то пошло, это тоже был не стандартный немецкий; он отличался от того, что она изучала в школе, по крайней мере, так же сильно, как марсельский диалект отличается от парижского французского.

“Да”, - ответила Моник. “Кто звонит, пожалуйста?” Ее первой догадкой было, что это еще один эсэсовец из какой-то отсталой провинции.

Но парень на другом конце линии сказал: “Я друг нескольких друзей вашего брата. Я хочу оказать ему услугу, если смогу”.

Она чуть не повесила трубку тут же. Вместо этого она рявкнула: “Почему ты мне звонишь? Почему ты не беспокоишь СС?” Затем она добавила оскорбление за оскорблением: “Но не волнуйся. Они, вероятно, слышат тебя сейчас, потому что они слушают по этой линии, когда захотят”.

Она ожидала, что это заставит звонившего повесить трубку, но он этого не сделал. Он пробормотал что-то, что совсем не было немецким, будь то стандартный или диалектный: “О, черт возьми”.

Моник читала по-английски, но у нее было гораздо меньше случаев говорить на нем, чем на немецком. Тем не менее, она узнала его, когда услышала. И услышанное заставило ее пересмотреть свое представление о том, кем были “друзья” Пьера: вероятно, в конце концов, не нацистскими гангстерами. Во всяком случае, не эта группа, подумала она. “Чего ты хочешь?” - спросила она, придерживаясь немецкого.

Он ответил на своем хриплом, гортанном диалекте: “Я уже говорил тебе. Я хочу оказать ему столько помощи, сколько смогу. Я не знаю, сколько это будет стоить, или просто как я смогу это сделать.” Он невесело рассмеялся. “Я не знаю всего того, что хотел бы знать”.

“Кто вы?” - спросила она. “Откуда вы знаете Пьера?”