Вторые шансы не бесконечны (СИ)

Стив собирает себя не в кучу, но по крайней мере в кучку. Он сметает свои осколки и пылинки, он все еще работает и над собой, и над «ними», и он не собирается останавливаться. Их с Баки тандем слишком дорог и слишком ценен. Он сам намного выше собственной боли.

— Последний раз ты называл меня хмурой булочкой, когда мне было десять…

Все, что теперь остаётся — это разобраться подобно взрослым. Они оба настрадались вдоволь, и теперь пришла пора простить друг друга.

Стив Баки простил. Стив знает, что Баки его тоже простил.

И проблема лишь в том, что себя Баки…сможет ли простить?

— Я помню. А ты помнишь?.. — его тонкие прохладные пальцы касаются щёк и крыльев носа. Они оглаживают брови, медленно зарываются в волосы. Стив все ещё слабо улыбается, но внутри него на самом деле вновь расцветает сад. Целый великолепный сад из чувств, нежных и трепетных, и эмоций, светлых и радостных. — Я тогда упал… На набережной, помнишь? И разбил колени… На левом до сих пор небольшой шрамик, и… — тёплая широкая ладонь опускается на его голое колено, и Стив чувствует, как мысли теряются. Душно покраснев, он отводит глаза и откашливается. Продолжает: — А ты тогда разозлился и расстроился, больше меня, помнишь?.. Потратил последние несколько центов, отложенные на проезд, чтобы купить мне булочку, а я скормил её чайкам…

Баки медленно оглаживает его колено большим пальцем, и в его взгляде скользит тихая усмешка. А ещё что-то такое привычное и родное.

Он не может поверить, что его мальчик действительно настолько сильный, но в то же время он и не удивляется. Внутри расцветает гордость, она заполняет собой каждую его клеточку и это так тепло, так невероятно… Баки понимает, что должен простить себя. Но не ради себя, а ради того, кто находится напротив. Ради своего и ничьего больше Стива Роджерса.

И он говорит:

— Ты вечно был таким. Этих чаек кормили все, кому не лень, а ты был пострадавшим. — его ладонь скользит выше, но в этом прикосновении нет подтекста. Это лишь прикосновение кожи к коже. И Стив вздрагивает, пытается не отводить глаз, но ничего не выходит. Внутри все трепещет от этого чувства, когда Баки рядом и просто касается его. — Вечный жертвенник… И тогда, и сейчас… Я так чертовски виноват и…

— Мы с тобой тысячу лет вместе, Бакс. И я не хочу терять тебя. Сколько раз мы с тобой ругались, ну?.. — Стив перебивает его, все ещё держит его лицо в своих ладонях и чувствует, как Барнс опускает вторую ладонь совсем рядом с другим его бедром. Баки близко, слишком близко, и Стив пытается не концентрироваться на этом. Пытаясь говорить чётко, продолжает: — Все будет в порядке. И мы тоже будем в порядке. Я…

Баки перехватывает его взгляд, и неожиданно слова заканчиваются. Стив продолжает верить, что все у них наладится, когда Баки медленно поднимает руки и спускает его ладони к себе на плечи. Стив достаточно храбр, но прямо сейчас не может произнести и звука.

Голос Баки спускается до шепота:

— Ты все ещё боишься?..

Стив закусывает губу изнутри и видит напротив такой привычно-любимый хитрый прищур. По позвоночнику бегут мурашки, ведь он точно знает, что сейчас случится нечто хорошее.

Теперь ему не нужно убеждать себя в лживой нежности и любви, потому что все по-настоящему. Боль закончилась. И страдания закончились.

Теперь все по-настоящему.

— Я стараюсь не…не бояться… — щеки вновь горят, но это приятно. Баки смотрит на него мягко и спокойно.

Стив тоже шепчет, а затем медленно скользит кончиками пальцев в короткие тёмные пряди на затылке. Баки опускает обе ладони по бокам от его бедер, но его тёплые большие пальцы все равно касаются, поглаживает нежную кожу.

Он шепчет:

— Ты помнишь, как я целовал тебя?..

Стив нервно сглатывает, опускает глаза в пол, и слышит как Баки смеется над кончиками его ушей, что тоже покраснели чертовски сильно.

— Ты говоришь очень смущающие вещи. И я… — он откашливается и чувствует, как сердце начинает биться быстрее. Он одновременно и надеется, и не может поверить, что Баки сделает это. Тихо-тихо бормочет: — Я все помню…

Баки все ещё посмеивается. Неожиданно его ладонь опускается на талию, и от неё по коже Стива разбегаются мурашки. Такие маленькие, пугливые, но до ужаса довольные.

Стив с сомнением смотрит на Баки, и уже не помнит о багровой шее и плечах. Он не помнит о душевной боли. Он не помнит о боли физической.

— Если хочешь, я могу снова тебя поцеловать… — эта хитринка во взгляде Баки не пугает, но все же заставляет засомневаться. Стив поджимает губы, его руки замирают, а пальцы больше не перебирают любимые тёмные пряди так нежно.

Он не замечает, как напрягает бедра, сжимая их и Баки, что стоит меж них, теснее.

— Почему…ты спрашиваешь меня?.. — он все ещё не двигается, нервно сглатывает. Вздрагивает от прохлады, скользящей из форточки. Да, на улице почти что лето, но все же он никогда не отличался хоть каким-то сносным здоровьем, так что… Тем более уже вечер. Даже летом вечера прохладнее, чем дни.

Еще вздрагивает от того, что перемена в Баки пугает. Такая резкая, невероятно заметная… Стив взволнованно хмурится.