Вурдалакам нет места в раю

Хлоп! – ковш для горячей воды сам собой снялся с гвоздя, взлетел и угодил ему в лоб. Бух! – дубовый ушат упал на ногу. Вжих! – почерневший от пламени камень из очага, пущенный меткой рукой, приложился к груди – как раз к тому месту, где вздувался синяк от тычка оглоблей.

– Перестань баловать! Не то по-настоящему рассержусь! – рыкнул Горихвост с угрозой.

– Сначала поймай меня! – зазвенел вредный смешок где-то над головой.

– Погоди у меня! – свирепея, взвопил Горихвост.

Он выскочил в предбанник и резко распахнул дверь, едва не зашибив Коняя, который как раз силился сбросить с плеч хомут и кусал узлы на вожжах, стянувших его запястья. Побледнев, конюх резко отпрянул, как будто его застукали за преступленьем. Но Горихвост не обратил внимания на его шалости, а лишь прокричал страшным голосом:

– Живо тащи ветошь, солому, да горючей смолы! Я эту чертову баню сожгу!

– Что ты? – всполошился конюх. – Постройки на княжьем дворе нельзя жечь. Все хоромы сгорят!

– Тащи, говорю, да побольше! – пуще прежнего завопил Горихвост, усиленно подмигивая недогадливому остолопу. – От банника никакой пользы. Пусть все пропадает!

Коняй, наконец, догадался, что нужно подыграть своему пленителю, состроил страдальческую физиономию и начал подпрыгивать на одной ножке, изображая бег.

– Уже тащу, все тащу! – запыхтел он. – Сейчас разложим костерок. Приладим к стрехам ветошки. Под стеночки подложим соломки. Обольем все смолой. Огоньку сам поднесешь, или мне сбегать?

– Молодец! Ведь можешь, когда захочешь! – поразился его сообразительности Горихвост.

– Эй, постой! – раздался испуганный голос из темноты.

Дед стянул с головы красную шапочку и возник, словно из ниоткуда. Горихвост присел рядом, на нижний полок, чтобы их лица расположились вровень, и примирительно произнес:

– Может, просто поговорим?

– Давай, спрашивай, что хотел. Только баньку не трожь, – убитым тоном откликнулся голый старик.

– Как зовут-то тебя? – догадался спросить Горихвост, чтобы наладить знакомство.

– Водогрей, – молвил банник. – Про себя можешь не говорить, о тебе вся деревня болтает. Да и дед твой водил со мной дружбу, пусть земля ему будет пухом.

– Помнишь ночь, когда Дедослава убили?

– Еще бы не помнить! – возмутился Водогрей. – Тот конюх, который снаружи торчит, такое непотребство тут развел, что глаза бы мои не смотрели.

– В котором часу это было?

– Да после трех пополуночи. Приличные люди париться засветло ходят. Тут я им не мешаю, а наоборот, всячески способствую и одобряю. А ночь – мое время. После заката я здесь хозяин, и делить свою баньку ни с кем не желаю. Дурной конюх, не спросив позволенья, привел эту глупую девку, внучку старосты-кулака. Видать, прежде уже успел повалять ее на сеновале – сухая солома с обоих так и сыпалась. Не поздоровавшись, не поставив мне угощенья, начали баню топить, греметь ведрами и ворочать ушаты.

А ненаглядная-то его хороша. Делает вид, будто верит, что только помыться пришла. А сама так и норовит побыстрей скинуть платье. Хвостом вертит, но строит из себя недотрогу. Требует, чтобы он на нее не глядел. Да сама из кожи вон лезет с такой стороны показаться, чтоб у этого жеребца похоть сильней разгорелась. Сначала мылись, потом обнимались. Потом Коняй стал ее лапать. Девка ржет, как дура, а сама так и ложится на полочку, где поудобней. Конюх сверху ее покрыл, да видно, не знает, что делать, и что куда деть.

Веришь ли, нет, но такого непотребства, как они тут устроили, я уже целый век не видал. А мыльня, между прочим, для чистоты, а не для разврата. Я, разумеется, попытался призвать их к порядку. Сначала постучал в стену. Но эти двое так увлеклись, что даже внимания не обратили. Потом начал кидать в них горячие камушки из очага. Девка-то перепугалась, да конюх ее успокоил и уговорил продолжать. Сначала валял ее четверть часа, потом разобрался, где что, и начал жарить. Уж так пыхтел, лось, так пыхтел, как будто бревно в гору тащил. Смотрел я на это, смотрел, наконец не выдержал и как плесну ему в задницу варом, в котором они веник вымачивали. А вар-то горячий, почти кипяток. Как этот жеребец взвоет! Как вскачет! Как бросится прыгать и носиться по мыльне, будто черти его понесли! Девка приподнялась, гляделки вытаращила и не может понять: то ли ему так понравилось, то ли она впопыхах ущемила дружку какое нежданное место. Схватили они быстренько манатки – и вон из парной на холодный воздух. Под утро уже это было, как раз перед первыми петухами.

– А не было ли на конюхе следов крови? – спросил Горихвост.

– На конюхе-то нет. А вот у девки – еще как было. Ну, это дело обычное, если по первому разу. Я такое и раньше уже наблюдал. Ох, не по назначенью использует народ баню, это я тебе говорю!

Голый дед задрал вверх крючковатый палец, придавая своим словам особый вес.

– Выходит, Дедослава все же не конюх убил, – пробормотал Горихвост себе под нос. – В самое время убийства Коняй тут развлекался, да еще не один, а с подружкой.

– Этот Коняй – хитрый зверь, – зашептал банник. – Ты бы не верил ему, не то проведет. Продаст ни за грош – глазом моргнуть не успеешь.