Взращивание масс. Модерное государство и советский социализм, 1914–1939

Другим важным открытием Струмилина был тот факт, что среди различных групп населения меньше рожали самые высокооплачиваемые работники. Рабочие заводили детей реже, чем крестьяне, урбанизированные рабочие — реже, чем крестьяне, переехавшие в город, а белые воротнички рожали реже всех. Это открытие противоречило прежним данным, указывавшим на экономические трудности как на главную причину низкой рождаемости[477]. Советским ученым пришлось пересмотреть свое допущение, что фертильность вырастет по мере улучшения материальных условий жизни населения. Они все больше приходили к мысли, что низкая рождаемость связана с решением женщин делать аборт — решением, каковое, по мнению этих ученых, принимали женщины, которые вполне могли позволить себе иметь детей, но из личных соображений предпочитали их не заводить. Падение фертильности обострилось еще и из-за малочисленности поколения, начавшего заводить детей в середине 1930-х. Первая мировая война не только скосила поколение молодых людей, но и сильно сократила число детей, родившихся с 1915 по 1920 год. Таким образом, она уменьшила численность поколения, достигшего детородного возраста в середине 1930-х, что привело к дальнейшему падению рождаемости[478]. В итоге советские чиновники стали беспокоиться о падении фертильности в такой же степени, как и их западноевропейские коллеги.

Первая мировая война не только оставила сильнейшее демографическое эхо, но и способствовала укреплению у некоторых мировых лидеров социал-дарвинистских идей о соревновании наций и борьбе рас за выживание и размножение. Эти идеи отчетливо выразил Муссолини, заявив: «Право иметь империю принадлежит тем людям, которые плодятся и размножаются, тем, кто обладает волей к увеличению своей расы на лице земли»[479]. Японское руководство тоже утверждало, что заокеанская экспансия и колонизация помогают «обновлению» наций и те нации, которые не расширяются, обречены на упадок[480]. Противники иммиграции в США в 1920-е годы опирались на ту же логику, требуя ограничения числа иммигрантов из Азии и Средиземноморья, дабы «низшие расы… не разбавили высшие… и не заменили их собой»[481]. По всей Европе падение рождаемости в 1930-е годы связывалось с уменьшением национального могущества. «Испания сократится, она уменьшится, национальная экономика лишится производителей и потребителей, государство лишится солдат, нация будет обескровлена». Франко стремился за несколько десятилетий увеличить население Испании на 40 миллионов, видя в этом средство вернуть поблекшую славу страны и ее значение на международной арене[482]. В 1935 году, после того как в Швеции стала бестселлером книга Альвы и Гуннара Мюрдаль, в которой они описывали падение фертильности как медленное национальное самоубийство, шведское правительство назначило демографическую комиссию[483]. В межвоенной Румынии многие политические деятели и ученые тоже считали, что могущество страны и само ее выживание зависят от рождаемости и «людского капитала»[484].

Советские лидеры также ожидали репродуктивного состязания между различными странами, но при этом не придерживались биологических или расовых соображений. Центральное статистическое управление составляло ежегодные графики фертильности, которые в 1935 году показали, к примеру, что в СССР рождаемость выше, чем во всех «капиталистических странах» (были перечислены все остальные европейские страны)[485]. И. А. Краваль, глава статистического подразделения Госплана, утверждал, что более высокая рождаемость в Советском Союзе доказывает превосходство социализма над капитализмом[486]. А Сталин в 1935 году заявлял, что благодаря улучшению материального положения рабочих «население стало размножаться гораздо быстрее, чем в старое время. Смертности стало меньше, рождаемости больше, и чистого прироста получается несравненно больше… Сейчас у нас каждый год чистого прироста населения получается около трех миллионов душ. Это значит, что каждый год мы получаем приращение на целую Финляндию»[487].