Wo alle Strassen enden (СИ)

Хоффнер добрался до трибуны, прокашлялся в микрофон, поправил пенсне на носу и начал речь. Казалось, он говорил не что-то заготовленное и давным давно навязшее в зубах, нет, он говорил то, что думал, чувствовал и чем спешил поделиться, а люди — инженеры, врачи, ученые, студенты и профессора — жадно впитывали всякое его слово.

Хоффнер говорил. Об успехах Партии, об улучшении результатов экзаменов у детей, воспитывающихся в спеццентрах, и о том, что университеты открыли новые наборы на новые специальности. О том, что ученые нашли более эффективный способ очистки зерна, а, значит, нормы хлеба на душу населения повысят. О том, что уровень преступности в очередной раз снизился — и Готтфриду подумалось, что такими темпами в Арийской Империи преступности вовсе не должно было быть уже лет пять как.

Хоффнер перешел на персоналии. Он благодарил координаторов направлений за прогресс: технический, медицинский, научный. За выполнение планов, выдающиеся достижения и прочие вклады в развитие Арийской Империи. Готтфрид вытянул шею — он понимал, что до личной благодарности за ведение проекта еще не дотянул, да и модифицированной версии проекта не то что без году неделя, там и недели-то не наберется. Поэтому когда его фамилию не назвали в числе передовиков, он не слишком расстроился. Куда больше он расстроился, что выделили Штайнбреннера за безукоризненное проведение чрезвычайно важной экспедиции вниз. Алоиз и Готтфрид возмущенно переглянулись: ничего не скажешь, образцовое проведение, с таким-то отношением к личному составу!

— Может, на него донести? — шепнул Алоиз, явно раздосадованный такой несправедливостью.

— Да ну его, — отмахнулся Готтфрид.

Тем временем Хоффнер взял торжественную паузу и вновь заговорил:

— Видит фюрер, я бы предпочел, чтобы мне вовсе не приходилось говорить этих слов. Но я вынужден поднять и эти вопросы. Вопросы о недопустимом поведении в рядах нашей славной Партии! К сожалению, за минувшую неделю было совершено несколько вопиющих нарушений распорядка. Итак… — он обратился к бумагам, в которых, по всей видимости, были пофамильные списки. — Я попрошу подняться сюда…

У Готтфрида засосало под ложечкой и снова вспотели ладони. Его разносили на партсобраниях трижды, первые два раза — когда он был желторотым студентом. Всякий раз это было ужасно унизительно. Он вообще не понимал, ради чего проштрафившихся вызывают на всеобщее осмеяние, ведь всегда можно надавать по шапке и в другой обстановке. Но не ему было решать — Партия сказала “надо”… Готтфрид не ощущал на этот раз себя в опасности, но поймал себя на мысли, что каждый раз, когда начиналась эта неотъемлемая часть собрания, ему становилось не по себе.

— Рудольфа Баумана, Эриха Грубера и Освальда Ланге!

Готтфрид выдохнул. Он совершенно не слушал, за что распекали этих бедолаг. Порой ему очень хотелось включиться в происходящее и поддаться стадному чувству, перенять настроение остальных и впустить в свое сердце неодобрение, осуждение и присоединиться к почти священному акту коллективного порицания, но он из какого-то совершенно удивительного чувства противоречия не позволял себе этого.

— Держись, друг, — Алоиз пихнул его локтем. — Да не станем хулить товарищей за человеческие проявления!

Готтфрид кивнул. Это была их с Алоизом тайна. После первого же разноса — на двоих — они находили определенный спортивный интерес в этом маленьком внутреннем бунте. Впрочем, никто из них, конечно же, не собирался идти наперекор Партии.

Хоффнер тем временем прекратил распекать бедолаг и принялся выкрикивать новые фамилии.

— Что-то нарушителей много, — покачал головой Алоиз. — Я уже хочу покинуть это негостеприимное место.

— Терпи, — едва заметно пожал плечами Готтфрид.

— Готтфрида Веберна и Алоиза Берга! — голос политрука обрушился на них сверху, точно снежная лавина.

Будто громом пораженные, они поднялись и на ватных ногах потащились к трибуне.

— Совершенно не хотелось бы озвучивать то, какими подвигами отметили себя сотрудники Научного и Инженерного Отделов оберайнзацляйтер Алоиз Берг и арбайтсляйтер Готтфрид Веберн! Однако, целью нашего блока является не что иное, как попытка достучаться до совести всякого члена Партии, который оступился и повел себя недостойно. Для того, чтобы, разумеется, помочь вернуться на путь, достойный гражданина Арийской Империи!

Готтфрид физически ощущал тяжесть сотен, а быть может, и тысяч глаз. Его осуждали все. И его, и его лучшего друга.

— Итак, Берг и Веберн. Вы продемонстрировали вопиюще безнравственное поведение! В середине рабочей недели злоупотребив алкоголем в одном из сомнительных заведений, вы завели контакты с беспартийными. Вы позволили себе опорочить образ члена Партии, дали беспартийным основания полагать, что партийцы пьют шнапс, точно воду, доходя до совершенно свинского состояния! Вы имели наглость после этого явиться на работу, а после употреблять алкоголь на рабочем месте, еще и написав заявление на сверхурочные часы!