За чертой времени

И вот теперь, когда Петухов, стоя позади сгрудившихся вокруг огня матросов, услышал подошедшего Нешто, он, если раньше в чем-то еще сомневался насчет намерений младшего техника-лейтенанта, относил их лично к себе, как к человеку, который раздражает Нешто своей неотесанностью, — сейчас ушам своим не верил.

— У него, немца, техника. — Нешто внимательно обвел взглядом притихших моряков. — Мощь у него превосходящая. Дорог не хватает. Да вы сами убедились, на своей шкуре. И самолетов — тьма. А вы хоть видели наших «соколов»? Где они? Мелькнет один, и «тю-тю». У него, немца, армады. У нас винтовка да штык. По сути, нечем отбиваться. Зря мы тут только себя сгубим. Перебьет, передавит танками, как баранов. Поймите меня правильно: я добра вам хочу. Не агитирую, говорю правду-матку.

Застыли матросы, ошеломленные вестями Нешто, нахмурились, никто не шелохнется. Тишина наступила тягостная, мрачная. Лишь по остановившимся, словно безжизненным лицам перебегали красные блики, исходящие от тускневших головешек огня.

Южная ночь наступает внезапно, и в какие-то полчаса плотная враждебная темень окружила кучку людей у тлеющего костра. Звезды замерцали на черном небе игольчатым светом. И окружила такая давящая тишь, что, казалось, ее ничем нельзя нарушить, никакой войны на свете и в помине нет, так было и будет всегда — чернь, и звезды, и всплеск волн, бьющихся о берег, всплеск еле слышимый отсюда, — это шелест все той же покойной тишины, разлившейся повсюду бескрайно. Но в этой благости, чудалось Петухову, проскальзывало что-то непрочное, таилась какая-то грозная размывающая сила, дремавшая до сей поры и начавшая глухо, исподволь заявлять о себе. Сердце дрогнуло, забилось чаще, и он понял: эта разливающаяся, заполняющая все вокруг ненадежность, неустойчивость ■ зыбкость начала проникать и в него — от слов Нешто. Пристрелить? Заткнуть ему глотку? Но как? Нешто здесь всех старше по чину. Велено сделать тихо и гладко. Да и что выставишь против? В словах командира вроде все правда. В то же время тон, отголоски этой правды с душком, что-то в этом тоне не согласуется с душевным состоянии главстаршины, не укладывается в привычные рамки. А так все правда у Нешто. Немец, действительно, уже отрезал второй морской полк по берегу, заняв Прогной. Через час катер с разведчиками уйдет в море — разузнать, до какого места фашисты дошли и что делать дальше: высаживаться, — если недалеко, — на берег, чтобы присоединиться к сухопутным частям Красной Армии, или, — если побережье занято на большое расстояние, — что тогда предпринимать?.. А в голове молотом било: «Что он говорит, что говорит! Выхватить пистолет и пустить ему пулю в лоб? Что делать? С кем посоветоваться? А они-то, они-то развесили уши. Дождаться утра и обо всем рассказать замполиту или этому — как его? — особисту? Пожалуй, особисту. «Спокойно, главстаршина Петухов, — сказал он сам себе. — Не пори горячку… Суматохой ничего не добьешься. Спокойно».

Затормозить себя, чтобы не сорваться, Петухову было непросто. Все же справился с охватившим волнением, подавил первый порыв расправиться с Нешто и, незаметно нырнув в темноту, бегом бросился искать Саломатина. «Надо успеть, а то… как бы не вышло хуже». Но ни Саломатина, ни Стрижевого не нашел — они были на задании, на материке, и Петухов растерялся. Однако спустя полчаса вспомнил наущения особиста («…никому пи звука. Ты ничего не знаешь, ничего не слыхал, ничего не замечал. Извинись…») и решил подождать утра, заодно примирительно поговорить, попросить у Нешто прощения.

Вернувшись, он подошел к Нешто, который сидел и сторонке от костра на валежине и отрешенно глядел в мире, возле огня тоже все молчали.

— Прости меня, лейтенант.

— А? — не понял Нешто.

— Говорю, прости.

— А, Петухов. Прости, говоришь?

— Ага. Сдуру я. Черт-те что в голове. Не время счеты сводить.

— A-а, образумился. Ну что ж, простить можно, коли одумался. Ты видишь, что творится? Видишь? И так по всему фронту. Так что давай держаться вместе. Они — кто? — Кивнул Нешто в сторону сгрудившихся матросов. — Куда погонят, туда и пойдут. А надо головой соображать, как выпутаться из этой заварухи, как уцелеть. Жизнь, брат, она… однажды дается. Не теряй меня из виду. Договорились?

— Ладно. Не потеряю, будьте уверены.

Все произошло как-то в спешке, суматошно, и никто не успел сообразить, какая от этого польза. Катер стоял на парах, готовый к отходу, разведчики уже погрузились, и лейтенант-командир разведгруппы лишь ожидал кого-нибудь из штаба, кто даст команду отчаливать. «Вон идет». К катеру подбежал запыхавшийся Нешто, чему все немало удивились.

— Ну как, братва, готовы?

— Так точно, — ответил кто-то.

— Сам с вами пойду. Еле уговорил начальство. Мы еще повоюем. А? — Не дожидаясь ответа, Нешто продолжал: — Командир приказал через четыре часа возвратиться и доложить. Отчаливай! Лейтенант, давай сюда, курс проложим. Командуй — полный вперед!