За чертой времени

Глядя на бурун из-под кормы, главстаршина думал о случившемся. Он был ошеломлен, горло перехватывал ком — от злости на себя, безмозглого дурака, от бессилия отомстить, исправить свою глупость. «Осел! Ишак горный! — отводил он душу. — Почему не ухлопал сразу, там, у огня? Ну, дура, дура набитая. Поверил! Кому?»

Но все произошло, как должно было произойти, и ничего нельзя было переделать. Поздно.

Этот случай с Нешто потряс Петухова до глубины сознания. Доверять? Только самому себе да людям, много раз проверенным в деле. Именно в деле, а не… Не пуд — два пуда соли сперва съесть с человеком, лишь потом — верь ему. Не то живо окажешься трупом в канаве, начнешь разлагаться, запахнешь, а мимо тебя, зажимая носы, пройдут в кованых сапогах «они»— «Дранг нах остен». Видал он такие трупы, пепельно-синие, водянистые, с провалившимися глазами, исклеванные жирными степными воронами и орлами-стервятниками. К черту сопливую доверчивость и простоту. Смерть, она опьянела от разгула, и люди ходят под ней. И ты, Петухов, будь санитаром, бей в самое сердце — чтобы без вздоха в «могилевскую». А если уж суждено самому умереть, так с музыкой!

С размаху, как ножом, развалил главстаршина свою душу — ненависть наружу, пощады захребетникам — никакой, подлецам — пулю. Он выучился подозревать всех, с кем сводила его военная судьба, пока не проверит, не убедится сам. Он постоянно вглядывался в лица, особенно в глаза, старался проникнуть в душу, понять: что там, на дне, чем человек дышит, горит или тлеет, сколько раз заживо умирал. Выискивал тех, кто малодушен, способен на предательство и измену, — на тот случай, если, не дай бог, окажешься рядом с таким на фронте, на передовой. Постоянное душевное и умственное напряжение, сосредоточенность на одних и тех же мыслях выработали в нем удивительную проницательность и терпение опытного охотника-зверолова. Конечно, слова, интонация собеседника многое дадут, но не столько, сколько глаза, улови в них тень-блики вовремя. И улыбка — это незаменимая свидетельница, откровенный двойник человека. Плюс смех — ну, тот безошибочно покажет, кто перед тобой: умелый игрок или натура искренняя. Подделывайся под кого-то, лукавь, выдавай себя хоть за ангела небесного, Петухов будет слушать внимательно, а сам с замиранием сердца ждать улыбки, смеха. Да подталкивать к вспышке. Захохотал — контуры схвачены главстаршиной. Ты уже на крючке, как карась. Остается разработать тебя детально, наложить на тебя мерку войны. И — готово. Отношение к тебе определено. Раз и навсегда. Без возврата.

Но и с ним самим, оказывается, происходят странные преобразования, неравномерности. Однажды он поймал себя на этой мысли и не мог от нее отделаться. Как же так? Почему с Виловым он изменил правилу — не поддаваться первому впечатлению? Потому что тот сам разыскал Петухова, стал подбивать на побег из госпиталя. «Неужто Вилов тоже занимается прочесыванием?» Никакой улыбки, никакого смеха у него не было. Может быть, способ Петрухи и дал осечку? Характеров великое множество, и, если в них копаться подробно, каждый разбирать по черточкам, — запутаешься и не выберешься. Важно определить в человеке главный стержень, кто он есть, чего добивается и какими путями. В окопах — там проще, там каждый виден насквозь, просвечивается солдатским рентгеном. Другое дело — в спокойной обстановке. Вот тут поди разгадай, кто есть кто, кто какую маску носит. Вилов редко смеется, не любит зубоскалить. Это да. И все же Петруха растопил его, когда рассказал ему о «крусти» того чувашина. Вилов залился смехом, как ребенок. На его лице, неожиданно засветившемся, потом долго держался отблеск улыбки, не пропадал в глазах. Даже под вечер, встретившись с ним, главстаршина был удивлен: глаза Вилова смеялись, лучились забавой. Эти его глаза поблескивали от знания какой-то своей правды войны. Именно войны, потому что в нынешние времена человек значим только войной, и ничем иным. Его, Вилова, глаза нещадно пытливы, постоянно ищут каких-то ответов, шарят озабоченно по лицам окружающих. «Такой парень, — думал Петухов, — не может быть с гнильцой. Ну, растеряться, стушеваться, в диком порыве наделать глупостей — и погибнуть, но уклониться от отведенной работы — то не в его натуре».