За полями, за лесами, или конец Конька-Горбунка. Сказка

Вновь родились и пролились,

по пригоркам покатились.

Вечен кругооборот.

Так идёт из рода в род.

И извечным зовом рога

вновь весна зовёт в дорогу.

Вновь равнины и пороги

и развилка у дороги,

перед каплей три пути.

А каким из них идти?

Влево – лёгкий путь, в болото.

Труд скатиться невелик.

Но болото хвалит что-то

только лишь один кулик…

Вправо – трудный путь, по трубам,

для котельных надо, в сеть.

Жизнь – дворец, не ровня срубу,

но и дела – не присесть!

У котлов одна забота –

капли б выжать все до пота:

жар несносный, страшно тесно,

соль в рубашках, сами пресны –

всех параметров предел!

То уж избранных удел…

Что же: прямо – от развилки?

Кто не сам, без чёткой жилки –

прямо! – лампа Аладдина,

золотая середина.

Нет для капли лучше, проще

в жизни общего пути.

Все поля, луга и рощи

можно вместе обойти.

Окропить росою пойму,

перенесть тяжёлый груз.

Шлюзы полнить, как обойму,

напоить в степи арбуз.

(Не почесть себе в обузу –

внять страданьям кукурузы!)

Поддержать здоровье сада.

Искупать коровье стадо.

С поля вымыв червячков,

рыб отвадить от крючков.

И, колёсно сгорбив спину,

закрутить валы турбины.

А устанешь до упаду –

тихо в зной неси прохладу,

порезвись у водопада,

пляж песчаный сбей на мысе,

выйди в море, взвейся в выси

(на миру и смерть красна!),

а придёт опять весна –

возродясь из чёрной тучи,

снова вниз дождём сыпучим!..

Общи радости, невзгоды.

Вместе легче в непогоду.

Вместе злее, веселее

наступать на суховеи.

Что там капля-одиночка?

Для неё горою кочка.

Как поток возьмёт разбег –

шапку снять спешит Казбек!..

Только прямо – от развилки

тем, кто молоды и пылки!

…Что-то им судьба поручит?

За окном мелькают кручи,

вдаль – тайги плывут узоры.

Вдруг предстал нежданно взору

(кто уж рад, а кто не рад)

средь тайги, что хвоей лечит,

весь в дыму, бетоноплечий,

пуп Сибири, Топольград.

Гулким грохотом проносит

фермы длинного моста.

Брови вскинулись в вопросе:

та ли будет жизнь, не та?

Пышность встречи, сладки речи –

что-то тень сомненья вдруг…

Но тепло рабочих рук,

взгляд друзей и зов подруг –

так ясны для всех наречий!

Шум вокзала суматошный,

маневровый вопль истошный

(вздрогнул, верно, где-то лось!),

песни, музыка – слилось.

«По машинам!» – раздалось.

О! как жизнь меняет вкусы:

вдоль троллей парадно в ряд

(как британцы говорят) –

бусы, бусы, бусы, бусы

блеском никеля горят.

Дан сигнал, и в мягкой качке

так приятен белый свет!

Как народ? Во что одет?

Вот и парни – куртки, бачки.

Девы в брючках – вот чудачки,

дан безбрачия обет?

Между тем житейским оком –

по центральным их везли –

каждый как бы ненароком

намечал, к какому сроку

где что взять – вязал узлы…

«Вот, прошу!.. Все двери настежь», –

И повёл рукой парторг.

Сомневались? Вот вам, нате ж…

Ну какой тут может торг!

Краской комнаты сверкают,

занавески, бра, цветы.

Был как вроде неприкаян,

и уж вот хозяин ты.

Общежитие что надо!

«На работу – чтоб!.. – учесть!»

По привычке дружно, ладом

как один дохнули: «Есть!»

И пошла глубоким резом

новой жизни колея.

Утром саднят щёк порезы,

вечер, ночь – под хвост шлея!..

А работа…

Что ж, работа –

люба, нет ли – не тужи,

не твоя о том забота…

Лезут в небо этажи,

окон шторятся глазницы.

По лесам снуют «синицы»,

парни в зелени, с границы,

только слышен вскрик: «Ложи!»

Кое-где пятном бушлаты –

эта «чернь» с границ морских,

«беска» сбита ухарски.

Все теперь Труда солдаты.

Приобщаются… Удобно –

кирпичи подать, подсобным,

стройки мусор подмести,

подкатить, поднять, снести

что на раз, потяжелее.

Перекусами обед…

Только женщины жалеют,

остальным уж дела нет.

Стали парни те, с границы,

хозрасчётной единицей…

39

Дни как взмахи лёгкой птицы:

вот зима метелью взвыла,

ой-ёй – градусный мороз.

Обещаний столько было! –

а и там поныне воз.

План! Одно на всех собраньях.

План! Под руку каждый день,

всех начальников старанье,

стал что собственная тень.

Ни учёбы, ни желаний,

книги стопочкой в пыли…

Как бы нужен «в этом плане»

строгий добрый замполит!

Без заправки вянут койки,

на язык все стали бойки,

там прогулы, тут попойки…

Кто ж, Никита, ты на стройке?

Винтик маленький без званий?

А-а, тебе нужны всё няни –

дяди Вали, тёти Дуни?

И на первом же собранье

Иванов шагнул к трибуне.

«…Верно судит поговорка:

воду возят на несмелом.

Мы в работе на задворках,

дайте стоящее дело!»

Всё сказал, хоть и не гладко.

«Шеф» с улыбочкой-загадкой

(речь, видать, не на меду),

брови сдвинул, вспомнил что-то:

«Завтра что у нас – суббота?

Ладно, ждите, я приду…»

В гневе шеф – вопрос не местный,

это всем давно известно.

И пока он на подходе –

в затишке бетонных плит

(вон как крутит-непогодит!)

разбирается синклит

(боль, обида, гнев. А впрочем…):

кто он есть, их шеф? (Короче:

что его в глазах порочит –

говори – и не печалься!)

Вроде – был шофёр начальства.

Провели его «вечерним»,

и уж вот он весь, не вчерне,

полноправный дельный спец

(стричь коров, доить овец…).

Говорят – освоил «дойку»:

стал прорабом тут, на стройке,

через год он врио зам,

и уж вот начальник сам.

Мол – когда-то парень свойский,

зажирев и обрюшев,

стал покрикивать на «войско»,

и теперь зовётся – «шеф».

…Вьюга знай поёт, поёт.

«Видно, где-то там «суёт».

«Бросьте – план-то он даёт!»

Неожиданно из вьюги

сам начальник; как на юге:

шик-костюм, вразлёт пола,

видно, только от стола.

Вытер лоб – парит – и шею: