За полями, за лесами, или конец Конька-Горбунка. Сказка

Но теперь нам с ним… «в берлоге» –

я скажу, раз мы одни, –

в общем, с ним – не по дороге».

Шеф: «Спасибо. Извини…»

Тут парторг (да шут с ним, с чином!)

вдруг пустился в дробный пляс:

человек растёт! – причина,

а работа – как без клякс?

40

Счёт по осени цыплятам –

поговорка та верна.

Поразъехались ребята.

Иванов над «новым братом»

стал как главный старшина.

Бригадир! – размах, объёмы…

Всё ж поставил на своём он,

не смирился с «шефской бурсой»:

комбинат учебный, курсы,

и теперь он металлист.

Ничего специалист:

режет, варит сталь, на сборке.

Нет, не просто – взял, мол, «корки»

или что там от пижонства –

с целины ж ещё знакомство!

Чуть грузней стал, вид так – в теле.

А ребята – черти в деле!

(Это ж дело, не задворки –

тьфу, не сглазить наговоркой!)

Соль поела – тоже корм ей! –

службы форму, срок велит.

Ну да что те сроки-нормы –

сами «шьют» стальные формы

для колонн бетонных, плит.

Вот она, пошла голуба!

Кран натужно на прицеп… –

свай на корпус, плит для клуба…

Успевайте, Нади-Любы,

подключайте виброцеп!

Вот они, цехов громады!

Флаг победы реет ал –

крови цвет, и цвет помады,

(то и это равно надо).

Уж пошёл, пошёл металл!

Хочешь – делай чашки-ложки,

надо – корпус для ракет…

Эй, быстрей там! В чём оплошка?

План, всё – план!.. Как в неотложке,

не присесть на ветерке.

Так подряд все дни недели.

Да и кто их, дни те, делит –

просто сплошь один замес.

Жар, дожди, мороз, метели –

крышей служит лишь навес.

Стеллажи площадки тесны,

всё под краном козловым.

Спешка – что ж, оно известно,

кое-что на слове честном…

Гонят сборно-узловым.

Прихватили, краном – разом!..

Помолчи, кто там брешлив!

И косят к соседям глазом –

как они, не обошли?

Подхватил, пригнал по месту,

подстучал, «стрельнул» – вари!

Гладит форму, как невесту,

сталь прохладна, сам парит…

Бензорез шипит со свистом,

рвёт стрельбой расплав струи –

словно джаз во время твиста.

Брызг разлёт, как пчёл рои.

Сварки мечутся сполохи,

в глаз засыпав полову.

Гильотинных ножниц вздохи,

что бурёнушки в хлеву.

Шум, шипенье, скрежет, грохот –

ад сплошной со стороны.

А ребятам – хоть бы хны!

Им тогда лишь только плохо,

если вдруг обрыв струны…

Что, не верится? Попробуй,

сбрось пиджак, накинь-ка робу –

и познаешь упоенье!

В лязге дел – ты слышишь пенье?

Перекур!

На рёбрах формы –

как на крыше воробьи.

Разговор (солёно-нормный) –

что стесняться, все свои.

Рыбаки взахлёб: «Бывало!..»

Те – про ягоды, грибы.

Что ж, в тайге всего навалом,

хоть лопатой всё греби.

(Если ты к тому ж «зубастый»,

то грабастай и грабастай).

А потом пошли «бутылки»,

где, когда, да сколь за раз –

так, для вида, напоказ,

разговоры только пылки.

Между тем, прищуря глаз,

как лиса ползёт к тетёрке,

весельчак, бригадный Тёркин –

жертву выбрал уж, пройдоха!

Тих, не чувствуя подвоха

в стороне сидит «Алёха».

«…Как там дом? Письмишка – не? Кх…»

«Д’есть. Да пишут только мне… –

уши в шелест, ох и рожи!

И уж рты раздались вширь. –

…Ты признайся, мол, за что же,

ну… за что тебя – в Сибирь?»

Грохнул смех, и впрямь на крыше

ветром сдуло воробьёв.

«Ну и предки! Ну и пишут!..»

Но уж вот сердито, выше:

«…Как же так: его – моё?

Наше дело! Пусть те деды –

вышлем деньги, – пусть приедут,

мы их быстро «подкуём»!..»

А Никите стало грустно.

Как ни смейся тот остряк,

но ни письменно, ни устно

парень – всё! – не сибиряк.

Исчезают гимнастёрки,

оголяется редут.

Уплывут от лис тетёрки…

Вновь – с наколками идут.

Тихий говор, взгляд – «листает».

Поработает, оттает,

и уж парень свойский, дельный,

но… что день, то – «понедельник»,

терпкий выдох черемши…

(Раньше был чересседельник.

А теперь: садись, пиши…)

Что вдруг смолкли голоса?

По двору шагал… «краса»!

При поповских волосах,

вид – всех мод истошный крик,

молодой, а… как старик.

Подошёл: «Наш – работягам!»

«…Бич… О-ох-ха-а!.. Проходи», –

кто-то там зевнул с потягом.

«Где бугор ваш… э-э – бригадир?»

Встал Никита, смотрит мрачно.

Хм, как петух, а сам… невзрачный.

Подожди… Постой, постой-ка –

неужели это – он?

На обиду память стойка.

Да, пожалуй, тот пижон,

что целинную путёвку…

«Я – «бугор». Пойдём в бытовку».

И ко всем: «Ну что, – пора?..»

Зашагали вглубь двора.

За спиной рванулись ломко

грохот, лязг – работы гонка.

«Та-ак… – Никита трёт петлицу. –

Что, меня не узнаёшь?

Ты однажды мне в столице…»

Хмыкнул парень: «Ну – даёшь!»

Подобрался, точно ёж.

Тоже весь, кругом в наколках.

«Как ты здесь?» –

«Да как… – За «холку» –

и сюда. И вот тружусь.

А… в бригаду не гожусь?»

Бригадир, – в глазах усмешка:

«Ино-кентий?» –

«Д’просто Кешка». –

«Что ж, давай поговорим!»

И сползает с Кешки грим.

Кем он не был, кем он был,

он и сам уж позабыл…

Счастлив, нет к себе вопросов –

всё запросы да запросы…

Чепухи из разных книжек

поднабрался – вон как нижет…

Ловит жизнь, как хвост кометы:

всё монеты да монеты;

вздох-то: «Эх, деньжата-птицы,

на работу б за границу!..»

Недалёк, видать, от тех,

кому лучше всех утех -

«стынут ноги, мёрзнут ухи –

эх, хватить бы рассыпухи!..»

Хо, женат! И есть уж дети?!

А работать… Что ж с семьёй?

Так и будет жить на свете

окультуренной с… ёй?

Захребетник… Нет уж, дудки!

Встал Никита; в тесной будке

шаг вперёд и шаг назад –

зол бывает на разах.

Повернулся резок, крут:

«Та-ак… Замкнулся зайца круг?» –

«Вот… нигде уж не берут». –

«Ладно, как решит бригада». –