За тобой

Давид уже неплохо ориентировался в квартире Бэллы, и комнату Родьки нашёл безошибочно. Посадил его на горшок перед сном — парень был к горшку приучен, откинул одеяльце. Он затылком чувствовал, что Бэлла наблюдает за ним в приоткрытую дверь. И молчит, затаившись, лишь потому, что не находит, к чему бы ей придраться. Ритуал отхода ко сну у всех детей был одинаковым. Хоть сейчас, хоть тогда, когда Давид только учился, как это — быть отцом. Оказалось, что это как езда на велосипеде — не забывается. Вымыть руки, если грязные, отвести в туалет, уложить в постель… Ничего нового.

— Синок! — настойчиво повторил Родька, собрав в маленький кулачок край Давидовой футболки.

— Это ты сынок. Я — не сынок.

— Синок!

— Нет. Я… — Давид обернулся через плечо, чтобы убедиться, что Бэлла ушла. — А я… папа.

— Синок.

— Ну, ладно. Как хочешь. Не бери в голову, — пошёл на попятный Гройсман. Он и сам не знал, за каким чёртом папой назвался. Было это, по меньшей мере, странно. И опасно. Бэлла такого самоуправства явно бы не одобрила. Стоило действовать тоньше. Не гнать коней. И вообще не гнать… так.

— Па-па-па-па…

Давид застыл. Сглотнул медленно-медленно, ком в горле никак не желал поддаваться его усилиям.

— Да, что-то вроде того. Ну, всё, хватит болтать. Спи!

— Па-па-па-па. Синок.

— Иисусе… Ну ладно. Всё верно. Ты молодец. А теперь закрывай глазки. Баю-бай…

— Па-па-па… — гулил маленький умник.

Так они и выводили: Гройсман — «баю-баю», а Родик — «па-па-па». Дуэт вышел интересный. К счастью, выступление продолжалось недолго. Родька стал дремать, а после и вовсе провалился в крепкий младенческий сон.

Когда Давид вернулся в кухню, пельмени уже были долеплены и сунуты в морозильник. А Бэлла занималась тем, что подметала пол.

— Мотя ушла. Вспомнила вдруг, что у неё какие-то дела. Как будто я дурочка и не понимаю, что ею движет! — возмутилась Бэлла, сдувая упавшие на лицо волосы. Она так и не переоделась. Гройсман глядел на затянутые в капрон ножки с педикюром белого цвета и гадал — чулки на ней или колготы? Почему-то склонялся к чулкам.

— И что же ей, по-твоему, движет?

— Желание нас свести!

— Ну и что?

— В каком это смысле?

— Ты против?

И снова Бэлла открыла рот, и снова не нашла слов. Вернее, нашла, но не сразу, а когда это случилось, её голос еле заметно дрожал.

— Н-нет. Н-но наши отношения совершенно точно не её ума дело!

Нет. Нет! Значит, за время, что они не виделись, Бэлла не передумала. Признаться, у него внутри сидел этот страх. Только Давид старался о нём не думать до тех пор, пока это вовсе не утратило смысл.

— Бабам только дай кого-нибудь пошипперить.

— «Пошипперить»? Давид Ефимович, вам сколько лет? Откуда в вашей речи этот дурацкий молодёжный сленг?

— Мне пятьдесят два и я преподаю в универе. Так что мой словарный запас вполне объясним. А вот вы, Бэлла Георгиевна, рассуждаете как занудная старушка-библиотекарша. «Дурацкий молодёжный сленг»… — вполне удачно спародировал Бэллу Гройсман и, довольный сам собой, хотел было отвернуться, чтобы вернуть вымытые чашки на место, но так и замер, наблюдая совершенно невероятную картину. Она смеялась. Так звонко и открыто, как никогда до этого. Заливисто. Отчего её грудь слегка подрагивала под одеждой, а обычно бледное лицо заливал румянец.

— Мне сорок, как вы уже знаете. И в университетах я не преподаю.

— А что делаешь? — боясь спугнуть окутавшую их лёгкость, поинтересовался Гройсман.

— Да ничего, — всё ж спугнул! Вон как она моментально захлопнулась! — Сына воспитываю. И на этом всё.

— Ну, это тоже важное дело. Парень у тебя растёт отличный.

— Да…

Давид мог спросить, чем она занималась до того, как ушла в декрет, но нутром чувствовал — соврёт или не ответит. И поскольку ему не хотелось ни лжи, ни ещё большей таинственности, решил эту тему не развивать.

— А ты была…

— На встрече. Деловой. Одному хорошему человеку понадобилась моя консультация.

— И как всё прошло?

— Пока никак. Но у меня есть некоторые соображения. Может, что и получится.

— Я в тебе не сомневаюсь.

— Что очень странно. — Бэлла отвернулась, чтобы вытереть стол. — Ты ведь совсем меня не знаешь. А я — тебя.

— Ты можешь спросить меня о чём угодно.

Бэлла резко повернула голову. И на секунду, прежде, чем она успела всё как следует взвесить, ему показалось, что Бэлла действительно задаст ему какой-то вопрос. Но нет. В расставленные им силки Бэлла не попала. Видно поняла, что спроси она у него хоть что-то, дала бы Давиду право на встречный вопрос, на который Бэлле отвечать не хотелось. Подумав, она явно решила, что ни одна его тайна не стоит тайны собственной… И Гройсман бы соврал, если бы сказал, будто его это не беспокоит. С другой стороны, Давида обнадёживало то, что имея возможность прибегнуть ко лжи, Бэлла всё же не стала этого делать. Эта осторожность буквально кричала о том, что сама Бэлла ещё не готова была признать. Эта осторожность давала надежду…

— Какой твой любимый цвет?

Что ж. С этого тоже можно начать.

— Зелёный.

Глава 14