За твоей тенью

«Доводим до Вашего сведения…»

Наслаждаюсь долгожданным вердиктом и запечатываю текст в памяти навечно. Молчу, не пытаясь перекричать досаду матери.

«В связи с академической неуспеваемостью и пропусками…»

Насыщаюсь смыслом изложенного — словами, убившими всё, что когда-то раздражало меня.

«Тихонова В. исключена из состава студентов Университета».

С уважением, дата, подпись ректора, печать.

Продолжая переставлять ноги, тащить за собой куртку, смотреть сквозь битые очки, я слышу бумажный хруст и треск. Скомканное письмо складывается в самолётик и летит навстречу огню.

— Ты не понимаешь меня, Вика! — Крик мамы затопляет подъезд и лишает воздуха. — Я вкалывала как проклятая, последние деньги считала! Чёртов коньяк принесла в ректорат!

Дёргано скрипит барабан зажигалки. На восьмом этаже пахнет табаком. Под дверью нашей квартиры возле резинового коврика стоит банка из-под горошка «Bonduelle», полунаполненная тёмной водой. На дне маринуются горка бычков и пепел.

— Уважаемая, бл*дь, Лидия Витальевна. — Теперь мама тихо посмеивается где-то в углу и затягивается сигаретой. — С прискорбием сообщаем, что вы облажались и не состоялись как мать.

Удар — за порогом дома в стену летит табуретка и разлетается в щепки. Щёлк — откручивается металлическая крышка бутылки, падает на пол, подпрыгивает постукивая.

— Мне жаль, Вик. Но и ты пойми, сложно стрелять вхолостую и взамен получать только отдачу в плечо. С меня хватит.

Звучит отчаянный и оглушающий, как залп из пушки, глоток. Один. Второй. Десятый.

От этих обрывков и вздохов прошлого мои собственные мысли рвутся на тряпки. Сил едва хватает открыть незапертую дверь квартиры. Дойти до кухни, споткнувшись об мусорные мешки. Положить грязную куртку в раковину и замочить пятна крови средством для мытья посуды. Встать напротив буфета, за дверцей которого крепнет спрятанное Кошмарье. И смотреть, как по декоративным скосам стекла, краям и узорам стекает жёлто-зелёная кровь, переливается оттенками золота и летних лугов, капает на столешницу, плавит дерево, пахнет жжёным чувством вины.

— Не открывай, — просит внутренний голос.

— Открой, — в тот же миг умоляет он.

Я протягиваю руку и застываю. К пальцам ответно тянутся кислотные нити, касаются кожи и переползают ко мне, словно тонкие змейки. От пылающих прикосновений так горячо, что даже не больно, ощущения глохнут. Лишь мгновение чувствуется, как плоть тает заживо, а затем — пустота.

— Всё пройдёт на рассвете, — голос снова разрывает моё сознание.

Нет желания бояться. Пытаться понять. Бежать куда-то без оглядки, принимать случившееся.

Всё, что требовалось — смотреть в окно, Торь. Ждать до последнего. Запомнить их лица, одежду, движения. Спугнуть криками, прежде чем они подошли. Но ты не справилась. Облажалась. Испортила подарок подруге, в последний раз не угостила тортом. А заодно уничтожила мечту матери. Кошмарье — не карманный мирок, а реальный. Это твой разрушенный мир.

Зелёное варево поднимается к лицу и разъедает щёки. Я разворачиваюсь, пытаясь уйти с кухни, но в дверном проёме встречаю заплаканную маму с комком газеты в ладонях. «Ка. к, ёл. а и глин..т.ей… вс. ре. йте пра..д.ик н. площ. ди!» — что-то пытается мне сказать помятая бордовая надпись; но мать, прислонившись к стене, распаковывает этот свёрток, достаёт несколько тысячных купюр и машет мне ими.

— Марк поступит с тобой так же, как поступили со мной, — словами она бьёт в самое уязвимое место. — Бросит, когда ты доверишься.

В мои глаза заползает ядовитое пламя. Мгновение я ощущаю жжение, но затем — бесконечную боль. Ты была права, мам. Марк уже так со мной поступил.

Глава 4. Из живых восставшая

31 декабря, за 2 часа до…

Пульсирующая боль пожирает затылок и кусает шею. Мириады шипов дырявят мышцы рук и ног. Я разлепляю глаза, не сразу понимая, что лежу на лестничной площадке и с трудом шевелюсь. Шапка с помпоном, подарочный пакет, кашне и варежка разбросаны по бетонным ступенькам. Мой телефон валяется возле ноги — блестит паутинками трещин.

Соображая на автопилоте, я пытаюсь закричать, но из горла лениво выходит скулёж. Жуткая мигрень скручивает мозг. Я снова закрываю глаза, чтобы привыкнуть к ощущениям, почувствовать тело, и приоткрываю, увидев перед собой мокрый собачий нос.

— Она живая, Миндаль? — шёпотом спрашивает кто-то в стороне.

Лизь-лизь. Лизь. Гладкий язык лижет мне щёку. От слюней и пёсьего запаха я морщусь, подтягиваю к лицу руки, пытаясь закрыться и отмахнуться.

— Живая, вот те на. Девочка, из какой вы квартиры? Не припоминаю вас… Помощь нужна?

— М-м-м… — Хочу ответить: «Да».

Я не узнаю мужчину, который со мной говорит, но и опасности в голосе не слышу. Скорее, удивление и тревогу. Ещё не взглянув на него, представляю жалостливого дедушку, который переживает за случайного человека, попавшего в беду.

— Не пьяная, кажись. Подняться можете?

— У-угум.

Палец. Кисть. Рука. Плечо. Моё тело будто заново вспоминает, как функционировать и делает первые успехи. Я сажусь, прислонившись к холодной стене. Острая боль дырявит затылок и давит на глаза.