За твоё счастье и покой я заплачу любую цену (СИ)

— Я просто… Я собирался это сделать.

— Ну, пока вы собирались — я сделал. В любом случае, решать ей. Я не собираюсь унижать себя и её принуждением. Если она выберет меня — вам придётся смириться. Если же она выберет вас…

Он пожал плечами и сел. Ник потерял весь кураж. Но он не мог не признать, что Рустерфилд повёл себя достойно. Уайлд положил медаль, которую всё ещё держал в кулаке, обратно в бумажник.

— Что ж, пусть решает Наоми, — сказал он, направляясь к двери. Там он остановился не поворачиваясь. — Вы спросили, что могу ей дать я… Я могу ей дать любовь. И уважение. А для вас брак — это всего лишь сделка.

Внезапно Ник услышал, как Шеф полиции удивлённо вскрикнул. Он обернулся: тот что-то держал в лапе.

— Эт-то ваше, детектив Уайлд?

Ник мгновенно выхватил бумажник и просмотрел содержимое. Так и есть, выронил… Он бросился к Рустерфилду и выхватил из его лапы маленькое фото. Сердито глянув на Шефа полиции, Ник увидел, что тот воззрился на него, словно на призрака.

— Что вы так на меня смотрите, сэр?

— Я могу спросить, почему это фото у вас в бумажнике?

— А почему бы в моём, — он подчеркнул, — бумажнике не быть фотографии моей матери?

— Её зовут Руби?

— Да, мою маму звали Руби Уайлд, но какое вам де…?

Рыжий лис и чёрно-бурый лис уставились друг на друга.

========== Одуванчик ==========

— Сколько тебе лет, Николас Уайлд? — выдавил из себя Максимилиан Рустерфилд, чёрно-бурый лис, Шеф полиции Зверополиса, и медленно опустился на своё кресло.

— Тридцать четыре, — машинально ответил, растерявшись, Николас Уайлд, рыжий лис, сотрудник Первого полицейского участка.

— Вот это да…

— Я бы сказал точнее, но нецензурнее.

Ник тщательно уложил фото в бумажник, убрал его в карман. Потом он обошёл стол и сел на стул для посетителей. Оба лиса опять уставились друг на друга.

— А где сейчас… твоя мама?

— Мама умерла. Давно. Лет пятнадцать назад. Можешь не сочувствовать, не поверю.

— Извини. Можешь сказать, что она тебе обо мне говорила?

— Почти ничего. Что вы были слишком молоды. Что она тебя сильно любила, но ты об этом не знал. Что она для тебя была всего лишь очередной подружкой. Что у вас случилась близость, которая ей была очень важна, а тебе… нет. Ну, а потом вы поссорились, ты её бросил, а потом уехал совсем. И больше она тебя не видела. Никогда.

— Всё так, — вздохнул Рустерфилд, отводя взгляд. — Всё так… Рассказать, как это было с моей стороны?

— Валяй, — Ник сказал это равнодушно, но уши его настороженно развернулись.

— Нам было по шестнадцать лет. Мы учились в одной школе, но в разных группах. Мой отец был очень богатым и влиятельным зверем. А Руби… Она была симпатичной, но из небогатой семьи. Из-за денег моего отца я считал, что весь мир принадлежит мне. У меня было полно приятелей, а девчонки были готовы вывернуться из шкурки, только бы обратить на себя моё внимание. Кроме Руби. И тем не менее, я был уверен, что нравлюсь ей тоже, потому что не было самочки в школе, которой не нравился бы Макс Рустерфилд.

— Ты был изрядным ходячим куском навоза.

— Я был молодым безмозглым самоуверенным эгоистом.

— Я так и сказал. Неужели ты не понимал, что она любит тебя по-настоящему?

— Конечно, нет! Каждая девушка, которую я приглашал в кафе, в кино или на танцы, через пять минут твердила мне, что любит. Мне было шестнадцать, как я мог отличить настоящую любовь от любви к деньгам моего отца? Никак, да я и не пытался. Зачем? Всё же и так прекрасно, думал я. Погулял с одной девчонкой, потом с другой…

— И потом, когда ты перегулял со всеми, дошла очередь и до моей мамы, да?

— Она одна не липла ко мне. Конечно, мне стало интересно, почему. Когда я пригласил её погулять, у неё так радостно вспыхнули глаза… Мне это очень понравилось. И мне нравилось, когда она улыбалась. Она радовалась даже самому незначительному знаку моего внимания. Я до сих пор помню один такой момент… Как-то мы гуляли по городу, и я сорвал одуванчик с газона, да-да, простой сорняк, и подарил ей. Она улыбнулась и так искренне сказала «спасибо, Мак», словно это был самый дорогой букет роз… Знаешь, у тебя такая же улыбка, когда ты улыбаешься искренне.

— Э-ээ… Откуда вы… ты знаешь, как я улыбаюсь искренне?

— Я видел на церемонии награждения. Но тогда, конечно, я не сложил два и два. Я ведь даже фамилию её не знал.

— Она тоже не говорила как тебя зовут. Просто Мак… Погоди-ка…

Ник обалдело поморгал и вдруг сказал:

— Ты не поверишь… Я видел тот одуванчик. В одной из маминых книг, в листке бумаги, он лежал засушенный. На бумажке было написано «Я люблю тебя, Мак!» И поцелуйчик из помады… Вот ты был болваном, «Мак»!

Рустерфилд вздохнул. Ник внимательно посмотрел на него и почувствовал что-то вроде жалости:

— Ну, так что было дальше?