Заброшенная дорога

Приближавшиеся диким галопом всадники были черны как смоль, тощи, косматы и безбороды, в одних кожаных набедренниках, с копьями у бедра и простыми камышовыми луками за спиной. Стрелы торчали из всклокоченных шевелюр, густо смазанных для закрепления то ли маслом, то ли грязью. По чьему-то окрику орава остановилась в полутора полётах стрелы от дромедариев. Выехал вперёд и поскакал навстречу путешественникам один-единственный наездник на красивой белой верблюдице. Он был высок и жилист, на месте сосков – шрамы, борода выщипана, чёрное тело покрыто красными извивами татуировок.

– Я его знаю, – с облегчением сказал Кастор, – это Харахен на своей Жемчужине. Десятка, убрать луки!

– Йихаана! – проревел блеммийский вождь и лихо осадил верблюдицу, взметя пыль. – Кватибаана?

– Кватиба! – отозвался Кастор. – Харахени йихаа!

И блеммий с полублеммием начали беглый непонятный разговор. Наконец они что-то выяснили между собой, Кастор повернулся к Маркиану и перешёл на латынь:

– Харахен говорит, что в крепости живут ремесленники. Они умеют добывать воду. Дают воду блеммиям, а блеммии дают им пищу и защиту. Харахен говорит, что эта крепость – под его покровительством.

Харахен смотрел на Маркиана с открытой дружелюбной улыбкой. Во рту у него почему-то недоставало всех четырёх резцов. Маркиан расправил спину, придавая себе величественную осанку истинного квирита.

– Кастор, скажи Харахену, что крепость Гриэя принадлежит римлянам. Что нас прислали посмотреть, всё ли в порядке. И он не должен препятствовать нам войти.

– Я могу чем-то помочь? – Олимпиодор подъехал, пока Кастор переговаривался с блеммием.

– Твои дипломатические таланты пока не нужны. – Маркиан не сводил глаз с Харахена. – Ситуация довольно проста… Кастор, что он говорит? Дословно?

– Харахен говорит: «Крепость ваша, но люди в ней мои. Они под моей защитой. Пусть в крепость войдёт один начальник и осмотрит всё что хочет, но остальные должны остаться снаружи».

– Thunras bloth! – рявкнул Фригерид. – Скажи этому псу: пёс, как ты смеешь ставить нам условия? Это римская крепость, и там римские граждане, и мы войдём, хочешь ты того или нет!

– Э-э… – Кастор вопросительно глянул на Маркиана. Тот поморщился.

– Кастор, скажи Харахену: мой несдержанный друг не хотел тебя оскорбить. Скажи, что он просто дурак. Скажи, что до моего друга с его отважным германским сердцем пока не дошло, что нас тут дюжина, а вас, блеммиев, полсотни.

– Скажи ему, что мой иллирийский друг не дурак. Скажи, что он просто трус. Скажи, что нас тут, может, и дюжина, но за нами стоит великий Рим!

– Скажи, что моему герульскому другу пора понять: сейчас не время для наших обычных дружеских подколок. Скажи, что я говорю совершенно официально: моему другу пора вспомнить субординацию и заткнуться, иначе – повторяю, никаких шуток – я разжалую моего друга в рядовые и отправлю чистить сортиры.

Фригерид молчал. Харахен ожидающе улыбался во весь щербатый рот. Кастор почесал голову.

– Э-э, в блеммийском языке нет слов «официально», «субординация» и «сортир».

– Тогда скажи просто: я согласен. Я один войду в крепость.

9

Провинция Эмилия была опустошена войной. Города разграблены, жители разбежались кто в Апеннины, кто в Аримин, Равенну и другие хорошо защищённые крепости. На почтовых станциях в Фавенции и Цезене гонец обнаружил лишь пустоту и разорение. Ему приходилось питаться запасами и на каждой станции давать коню отдых. Лишь Аримин, ключ к Равенне, удерживали римские войска и гуннские союзники. Здесь наконец-то удалось поменять коня на свежего. Оставался последний 33-мильный перегон до Равенны, отрезок Попилиевой дороги по перешейку между лагуной и Адриатическим морем.

Из крепостной стены выходил наружу конец керамической трубы. Вода из неё не текла. И не лилась. И тем более не сочилась. Она хлестала – да с таким напором, какого не увидишь и в городских водозаборах под акведуками. И уже довольно давно, судя по тому, какой густой травой обросли лужи. Козы и овцы блеммиев основательно объедали эту траву, но она росла и росла.

Маркиан поглядел на трубу, пожал плечами и прошёл через беспечно распахнутые ворота во внутренний двор.

Он сразу увидел источник дыма и того странного шума – глухого, частого, равномерного стука – который ему никогда не приходилось слышать ранее. Над колодцем посреди двора вместо обычного купола нависала неописуемая конструкция из гигантского бронзового котла, труб, колёс, ременных передач, снующих вверх-вниз поршней и бронзового столба, который уходил куда-то в глубины земли и непрерывно вращался.

За машиной наблюдал коренастый мужчина с нечёсаной головой, грязный и закопченный, как кузнец. Он бросил беглый взгляд на Маркиана, безразлично сказал по-гречески:

– Здравствуй. Я Лонгин, механик. Аммоний сейчас выйдет, – и снова принялся следить за кожаным цилиндрическим мехом, который сам по себе то вздувался, то опадал.

– Что это такое? – поинтересовался Маркиан, обходя и разглядывая машину.

– Героникон. – Механик больше не смотрел в его сторону.