Забвение истории – одержимость историей

Примером подобной реконструкции служит исторический центр Варшавы, превращенный немцами в пыль и пепел. Он был реконструирован сразу после войны на основе ведутов, сохранившихся по иронии судьбы в коллекции именно Германа Геринга. Реконструкция являлась здесь символом Сопротивления; она стала зримым свидетельством национального самоутверждения, противостояния немецким разрушителям. В качестве примера восстановления можно назвать Фрауэнкирхе в Дрездене, руины которой сохранялись в ГДР как официальный монумент (в отличие от колокольни церкви кайзера Вильгельма), призванный напоминать в годы холодной войны о бомбардировке города западными союзниками. Совместными усилиями англичан и членов немецкой гражданской инициативы, учрежденной в 1989 году, памятник ненависти и укора был превращен в мемориал скорби и примирения[494]. Подлинные строительные материалы, сохраненные в результате длившегося семнадцать месяцев тщательного разбора развалин (8390 фрагментов фасада и 91 500 фрагментов задней стены), были вмонтированы в стены восстановленного здания. Благодаря различному цвету старого и нового камня вкрапления заметны и даже подчеркнуты. В данном случае руины, так глубоко связанные с историей города, не исчезли; восстановление стало средством рассказать эту историю по-новому. Нетипичным для обоих примеров является то, что варшавская реконструкция осуществлялась сразу вслед за разрушением, а дрезденское восстановление состоялось лишь спустя полвека.

Если понятия «восстановление» и «реконструкция» кажутся непосвященным почти синонимами, то специалисты ведут о них ожесточенный спор. Защитники памятников архитектуры, считающие себя призванными сохранить аутентичность архитектурного оригинала и невоспроизводимого свидетельства истории, объявляют реконструкцию действием, которое «враждебно по отношению к истории, искусству и памятникам культуры»[495]. Пуристы из их числа даже называют реконструкцию разрушенных зданий «преступлением»; для них даже измененное и поврежденное состояние оригинала является историческим свидетельством, которое фальсифицируется реконструкцией. Сторонники реконструкции, напротив, говорят не об уничтожении истории, а о реактивации выдающихся памятников искусства и культуры. По их мнению, реконструкция становится нормой бытования архитектуры, ибо в истории всегда что-то достраивается или перестраивается. Наблюдатели констатируют, что лишь в последние десятилетия возник непреодолимый конфликт между сохранением архитектурных объектов и обновлением городского пространства, отражающий не только различие профессиональных подходов, но и различие взглядов внутри демократической общественности. Если в монархическом или тоталитарном государстве решения архитектурного или градостроительного характера принимались без учета мнения общественности, то в демократических странах граждане до известной степени участвуют в процессе принятия таких решений. В соответствующих дебатах центральное место занимает и вопрос об отношении к собственной истории. Следствием этого оказывается перманентная и многоголосая дискуссия между экспертами, политиками, инвесторами и гражданами.

Пруссия как национальный символ

Ныне наблюдается очевидный тренд: некоторые города, соперничающие друг с другом за ресурсы и привлекательность для туристов, стремятся создать себе благоприятный исторический имидж. Для «мифа о Дрездене» эту функцию исполняет барочная символика величия и могущества; для Берлина ту же роль могла бы играть Пруссия; недавний выпуск еженедельника «Шпигель» недаром назывался «Слава Пруссии»[496]. В Берлине создается сейчас не только локальная, но и национальная символика, поэтому стоит несколько задержаться на данной теме, чтобы поразмышлять о «Пруссии как национальном символе». В книге политолога Клауса фон Бойме, вышедшей в 1998 году, говорится: «Пруссия политически умерла, а потому непригодна для реставрации». Выставку 1981 года, посвященную Пруссии, он называет «приступом ностальгии», не имеющим серьезного актуального значения. Символическая отсылка к Пруссии для него вообще недискутабельна: «Пруссии впредь суждено то, что консервативные силы присвоят ее себе как затонувшее сокровище, чтобы использовать его в своих целях». Дискуссии вокруг Городского дворца Гогенцоллернов Бойме касается лишь мимоходом: «Прусская символика играет определенную роль в дебатах о строительстве центра Берлина. Но сторонников восстановления дворца Гогенцоллернов немного, и движет ими лишь чувство ностальгии. Весомее аргументы в пользу старой доминанты центра, которую изуродовала косная градостроительная политика ГДР»[497]. Нынешнее состояние дискуссии вокруг берлинского Городского дворца делает более актуальным символико-политическое значение Пруссии. В этом отношении особенно интересны работы Клауса фон Бойме о культурной политике Пруссии, на некоторых положениях которой хотелось бы остановиться.