Забвение истории – одержимость историей

Попробуем более детально рассмотреть вопрос о существующих в обществе правилах для воспоминаний и их тематики. О чем можно и дóлжно говорить, чего следует избегать и о чем – умалчивать? Какими ожившими воспоминаниями можно поделиться, какие лучше оставить при себе? Эти вопросы теснейшим образом связаны с эмоциями, которые служат опорой для воспоминаний и являются их энергетическим ресурсом. Если гордость, желание признания и положительная самооценка стимулируют выбор определенных воспоминаний, то вина и стыд угнетают и вытесняют соответствующие содержания памяти. Об этом метко высказался Ницше: «„Я это сделал“, – говорит моя память. „Я не мог этого сделать“, – говорит моя гордость и остается непреклонной. В конце концов память уступает»[132].

Очень трудно сопротивляться такому психологическому императиву и противостоять социальному давлению конформизма. Ведь вспоминают и забывают ради сопричастности, поэтому по возможности человек избегает всего, что может повлечь за собой остракизм, исключение из социального коллектива.

Ныне имя Гюнтера Грасса (1927–2015) прочно связано в памяти с фактом его службы в войсках СС и с тем обстоятельством, что он очень поздно признал этот факт публично, а именно в августе 2006 года, спустя шестьдесят один год после окончания войны, рассказав об этом в интервью газете «Франкфуртер Альгемайне Цайтунг». Ранее, говоря о своей биографии, он упоминал лишь о том, как служил «помощником противовоздушной обороны» («юным зенитчиком») и солдатом вермахта. Нарушение молчания он объяснил словами: «Это рвалось наружу». Эти воспоминания никогда не забывались, но они тщательно прикрывались другими историями. Желание признаться, рассказать всю правду до конца возникло лишь при работе над автобиографией «Луковица памяти» (2006), которая вышла в свет вскоре после упомянутого интервью. Это оказалось для писателя последней возможностью рассказать наконец полностью историю собственной жизни, освободив ее от искажений.

Признание Грасса стало не просто крупномасштабным медийным событием, оно было воспринято как «глобальный шок». Соответственно реакция немецкого общества оказалась радикальной. Разоблачительная публикация разом уничтожила положительный образ и международную репутацию писателя, удостоенного в 1999 году Нобелевской премии. За разоблачением последовали категорические переоценки или уничижительные оценки творчества этого автора, что все больше походило на damnatio memoriae. С тех пор для большинства людей, с которыми я говорила о Грассе, его имя связывалось не с его произведениями, а лишь с разоблачительной информацией, которая крепко засела в памяти многих.

Почему реакция публики оказалась столь категоричной? Ведь сама по себе служба семнадцатилетнего юноши в войсках СС, призванного в последние месяцы войны, не является криминалом, и его ни в коей мере нельзя считать военным преступником. По моему мнению, такая реакция на саморазоблачение Грасса имела скорее эмоциональные, нежели рациональные причины. Она основывалась прежде всего на том, что общественность почувствовала себя глубоко оскорбленной, поскольку Грасс с его международным авторитетом служил моральным образцом, лидером борьбы за преодоление немецкого прошлого. Теперь его обвиняли в лицемерии и двуличии, люди чувствовали себя обманутыми и преданными. Подобная реакция вновь объяснялась изменениями социальных и культурных рамок для обсуждения определенных тем. В пятидесятых годах, когда биография Грасса еще казалась во многом похожей на биографии других молодых людей его поколения, он не делал секрета из своей службы в войсках СС. Людей той поры беспокоили более важные темы, нежели вопрос о службе в войсках СС, поскольку общество было целиком поглощено заботой о будущем, строительством нового демократического будущего страны.