Забвение истории – одержимость историей

Сегодня, когда это будущее построено и зиждется на прочном фундаменте, рамочные условия изменились. Теперь, оглядываясь на прошлое, мы видим его под знаком преступного насилия, геноцида по отношению к евреям. После объединения Германии эта память прочно вошла в основы нашего государства. Рунические символы СС приобрели в новых рамочных условиях особое значение. В сознании большинства людей уже не существует различия между войсками СС, элитными подразделениями, предназначенными для выполнения особых заданий, включая военные преступления, и «черными СС» – частями, осуществлявшими управление и охрану концентрационных лагерей и лагерей смерти. Две руны «С» олицетворяют в национальном нарративе абсолютное зло, от которого общество, оказавшееся преемником национал-социалистического государства, демонстративно и последовательно дистанцируется своей мемориальной культурой в виде памятных годовщин, монументов и мемориальных комплексов. Любая ассоциация с двумя этими рунами символизирует в глазах общества связь с абсолютным злом. Подобная связь морально нестерпима, а потому к опороченному имени возможно лишь одно отношение – вычеркивание из анналов. Так происходит «расчистка» прошлого для того, чтобы оно приобрело тот вид, с которым может жить настоящее. Акт умолчания или забвения всегда является частью отношения, то есть адаптации индивидуума к господствующим в обществе социальным и политическим реалиям. Чем сильнее нормативные императивы национального исторического нарратива, тем – парадоксальным образом – сильнее действуют новые импульсы, побуждающие к вытеснению из памяти и забвению нежелательных содержаний.

Но в случае с Грассом и Яуссом наличествуют два важных различия. Во-первых, возраст. Писатель родился в 1927 году, а литературовед – в 1921-м. Для промежутка между двадцатым и тридцатым годами, когда родились представители поколения, ставшие участниками объединения «Поэтика и герменевтика», дата рождения играла весьма существенную роль. «Кто моложе хотя бы на год, ничего не поймет», – сказал однажды об этом времени Мартин Вальзер. Дата рождения приобрела для биографии решающую роль, она определяла, сколько лет проведет человек на войне. Выйдет ли он из нее виновным или невиновным. Если Грасс был призван на воинскую службу лишь осенью 1944 года – хотя еще раньше стремился попасть добровольцем на флот, но вместо этого сначала отбывал трудовую повинность, а потом был направлен на призывной пункт в Дрезден, где его прикомандировали к подразделению войск СС, – то Яусс тоже семнадцатилетним юношей, но еще в октябре 1939 года пошел добровольцем в войска СС. «Как и другие одноклассники, – пояснил он в разговоре с Джеффри Хартманом, – я хотел уклониться от трудовой повинности и надеялся улучшить свои шансы на поступление в университет». Вместо этого его ожидали пять с половиной лет войны и внушительная военная карьера, увенчанная в марте 1944 года золотым рыцарским крестом.

Во-вторых, Яусс в отличие от Гюнтера Грасса не нарушил молчание, когда его начали расспрашивать о прошлом, а принялся защищаться, оправдываться, умалять или приукрашивать свои прежние действия. Ничего другого ему не оставалось. Яусс настолько успешно отделил военные воспоминания от своей послевоенной идентичности, что даже позднее, когда его коллеги стали публиковать собственные воспоминания о войне, он не испытывал внутреннего давления, которое заставило бы его обратиться к этим страницам своей биографии. Импульсы поступали только извне. Поэтому у Яусса не родились ни слова, ни чувства, способные помочь ему в необходимой работе над собой. Результатом оказался внутренний раскол, который закапсулировал чужого «другого» в его собственной личности, не оставляя доступа к этому «другому». Таковым было впечатление Джеффри Хартмана, коллеги из Йельского университета, пригласившего Яусса в США. После разоблачений, состоявшихся там осенью 1988 года, между ними произошел разговор, который Хартман записал в своем дневнике, а позднее опубликовал в автобиографии. Во время разговора Хартман отметил у собеседника не только «формальную, апологетическую манеру», но и затаенную досаду из-за того, что давние друзья, несмотря на его безупречную послевоенную карьеру ученого, теперь изменили свое отношение к нему. Яусс считал для себя оскорбительной необходимость защищаться, «будто его послевоенная жизнь и научный вклад не служили сами по себе достаточно красноречивым свидетельством»[133]. Когда Хартман посоветовал ему написать военные воспоминания, чтобы не оставлять за другими последнее слово, Яусс ответил, что автобиография – не его жанр.