Загадка Пушкина

Нечего сказать, достойную компанию избрал Пушкин для вакхических утех. Судя по докладу фон Фока, отставной «певец декабризма» воспринял гнусное оскорбление памяти казненного друга с молчаливым одобрением. Как ни странно, пылкий «невольник чести» не возмутился, не влепил пощечину, не вызвал никого на дуэль, разве что осушил следующую рюмку шампанского.

Однако не все мыслящие люди разделяли сервильный энтузиазм пушкинских собутыльников, и с этим приходилось считаться. Уже осенью 1827 года Пушкин счел нужным прибегнуть к публичным оправданиям, взявшись писать стихотворение «Друзьям».

Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю:
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.

Его я просто полюбил:

Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждами, трудами (III/1, 89).

Примечательно, что в черновике далее красуется жалобная строчка: «Я жертва мощной клеветы» (III/2, 643). Однако для того, чтобы замарать имя Пушкина, никаких злобных наветов и не требовалось. Публике вполне хватало восторженных панегириков, которые он повсюду расточал царю-вешателю.

Подробности можно почерпнуть из все тех же донесений М. Я. фон-Фока: «Поэт Пушкин ведет себя отлично хорошо в политическом отношении. Он непритворно любит государя и даже говорит, что ему обязан жизнью, ибо жизнь так ему наскучила в изгнании и вечных привязках, что он хотел умереть. Недавно был литературный обед, где шампанское и венгерское вино пробудили во всех искренность. Шутили много и смеялись и, к удивлению, в это время, когда прежде подшучивали над правительством, ныне хвалили государя откровенно и чистосердечно. Пушкин сказал: „меня должно прозвать или Николаем, или Николаевичем, ибо без него я бы не жил. Он дал мне жизнь и, что гораздо более, — свободу: виват!“»⁶².

И вот, пытаясь смыть клеймо корыстного лизоблюда, поэт пишет:

Я льстец! Нет, братья, льстец лукав:
Он горе на царя накличет,
Он из его державных прав
Одну лишь милость ограничит.

Он скажет: презирай народ,

Глуши природы голос нежный,
Он скажет: просвещенья плод —
Разврат и некий дух мятежный! (III/1, 90).

Эти строки не следует читать по диагонали, они заслуживают скрупулезного обдумывания. Пытаясь уразуметь аргументацию Пушкина, читатель приходит к логическому выводу, будто автор стихотворения старается ограничить «державные права» императора, причем в гораздо большей степени, чем какой-то вымышленный подхалим.

Но следом за такой беспомощной чепухой автор громоздит и вовсе скандальную несуразность. Он противопоставляет себя некоему воображаемому густопсовому реакционеру, который стремится угодить императору своими несусветными высказываниями. А отсюда явствует, что презрение к народу и ненависть к просвещению непременно должны польстить Николаю I.

Череду отборных ляпсусов достойно увенчала концовка стихотворения:

Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу (III/1, 90).

Тут недалеко до умозаключения, что государя окружают, за вычетом богоизбранного Пушкина, исключительно рабы и льстецы. Как видим, «умнейший человек России» не всегда отдавал себе отчет, какие уморительные двусмысленности топорщатся в его стихах.

Когда поэт через А. Х. Бенекендорфа обратился к царю за разрешением опубликовать послание «Друзьям», высочайший цензор начертал на экземпляре стихотворения резолюцию: «Это можно распространять, но нельзя печатать»⁶³.

О решении царя Бенекендорф известил Пушкина в письме от 5 марта 1828 г.: «Что же касается до стихотворения Вашего, под заглавием: „Друзьям“, то его величество совершенно доволен им, но не желает, чтобы оно было напечатано» (XIV, 6).

Странновато выглядит августейший отзыв, сочетающий запрет с дозволением. Похоже, царь оказался внимательным читателем и, запрещая публикацию стихотворения, он руководствовался не только рыцарской щепетильностью.

Однако нашлись и те, кто оценил пушкинские благоглупости по достоинству, не стесняясь в выражениях. К примеру, его друг, замечательный поэт Н. М. Языков в сентябре 1828 года писал брату: «Стихи Пушкина „К друзьям“ — просто дрянь. Этакими стихами никого не выхвалишь, никому не польстишь, и доказательством тонкого вкуса в ныне царствующем государе есть то, что он не позволил их напечатать»⁶⁴. Примечательно, что столь жесткий отзыв дал человек, на которого Пушкин «надеялся как на скалу»⁶⁵.