Загадка Пушкина

Насчет стихотворений «Стансы» и «Друзьям» в пушкинистике опять-таки господствует шаблонное мнение, якобы они были написаны исключительно оттого, что поначалу благородный поэт очутился в плену иллюзий, будучи околпачен коварным царем.

Легко заметить, что такое псевдообъяснение характеризует умственные способности Пушкина не самым благоприятным образом. Поэтому исследователям приходится натужно и витиевато разъяснять, с какой стати проницательный «поэт, так метко охарактеризовавший „отвратительное лицемерие“ Екатерины и двуличность „арлекина“ Александра, поверил в искренность Николая»⁶⁶ (Д. Д. Благой).

А ведь с самого начала отношения Пушкина с царем и Бенкендорфом складывались так, что ни малейшей пищи для благодушных иллюзий не оставалось.

«Войдя в кабинет Чудовского дворца, 8 сентября 1826 г., на аудиенцию к Николаю I, хотя и ссыльным, но духовно свободным человеком, он вышел оттуда, по меткому выражению Н. О. Лернера, „свободным поднадзорным“, — и с этого дня голубая, громоздкая, но мягкая фигура жандарма Бенкендорфа становится рядом с поэтом и неотступно, по пятам, сопровождает его уже до самой могилы, преследуя даже за пределами гроба»⁶⁷, — соболезнующе писал Б. Л. Модзалевский.

Казалось бы, экая невидаль… В сегодняшней России общественная мораль настолько мутировала, что ревностное попечение спецслужб о писателях и журналистах не вызывает оторопи, не говоря уже о решительном возмущении. Может, например, выясниться, что застреленную в собственном подъезде журналистку до самой ее смерти держали под непрерывной слежкой сотрудники ФСБ. И ведь ни у кого не возникло наивных вопросов, а с какой стати и по какому праву это происходило.

На исходе двадцатого века доподлинно выяснилось, во что народу обходится владычество тайной полиции. Оно приводит к тому, что цвет нации томится в застенках или прозябает в изгнании, а страну подминает лавина зверства и трусости, наглой лжи и опасливого молчания. Мясорубка политического сыска набирает обороты, корежа и перемалывая судьбы оклеветанных, сгинувших, замученных и расстрелянных людей.

Мы теперь знаем, к чему это приводит. Пора бы понять и то, как это начинается.

Если раскрыть новейший учебник для студентов-филологов, оттуда можно почерпнуть немаловажную пищу для раздумий. Как утверждает Н. Н. Скатов, к концу жизни Пушкин «оказывается фактически во главе русской жизни в самом обширном смысле, становясь синонимом уже не только русской литературы, но и синонимом России»⁶⁸.

Ну что ж, если это не пустые напыщенные словеса, тем интереснее присмотреться к тому, как зарождалось полицейское государство в нашем Отечестве.

Когда государь император препоручил поэта заботам шефа жандармов, для них обоих началась пора взаимного обучения и воспитания. Тайная полиция училась тому, каким манером следует обращаться с властителями народных дум, а Пушкин старательно постигал навык житья под сапогом у полицейского.

III

Стоя в кабинете Чудова дворца перед рослым и статным императором, завороженный его мощным магнетизмом властности, Пушкин не уразумел самого главного — кто на самом деле является хозяином положения, на чьей стороне решающий перевес, и кто вправе диктовать свои условия.

Что самое удивительное, поэт отлично знал себе цену. Позже, летом 1830 г., он напишет в черновике письма А. X. Бенкендорфу: «Могу сказать что в последнее пятилетие царствования покойного государя, я имел на всё сословие литераторов гораздо более влияния чем министерство, не смотря на неизмеримое неравенство средств» (XIV, 280).

Горделивые строки не были зряшным хвастовством. Более того, бесспорный статус флагмана российской словесности открывал, в свою очередь, возможности для глубокого воздействия на образованные круги общества и, шире говоря, на будущее России.

Как указывал историк М. К. Лемке, «в 1826–1855 годах мало заметное революционное начало сосредоточивалось исключительно в литературе, бывшей единственным орудием борьбы общества с деспотизмом власти»⁶⁹. Угрожающее самодержавию оружие надлежало выбить из рук народа и перехватить цепкими перчатками жандармов. Тут-то царю и пригодился Пушкин.

Без сомнения, поэт запросто мог бы обойтись без царских милостей, а вот царь нуждался в укрощенном «певце свободы» до зарезу.

И ведь Николай I действовал на аудиенции отнюдь не с позиций силы, не с уверенностью в своем абсолютном могуществе. Разумеется, он вел себя в соответствии с царским саном, ниспосылая собеседнику «отеческие наставления», но вместе с тем постарался задобрить Пушкина, притом не задев его самолюбия.

Как уже отмечалось, ключевым моментом беседы стала скрепленная рукопожатием клятва, когда царь потребовал от поэта ни много, ни мало поступиться его духовной свободой. И знаменитый дуэлянт и бунтарь оказался на поверку, как в точности предугадал жандарм Бибиков, бесхребетным слабаком.