Закатная песнь

Однако при всём при этом он, Матч, зарабатывал деньги, и пока шла Война, его огромные красные уши в Бридж-Энде успели понависать над страшным количеством еды. Ибо на его семье Война сказалась таким образом, что они обжирались с утра до вечера, бакалейщик останавливался у их ворот по три раза на неделе, и к нему выходили Алек со своей хозяйкой, за ними следом мчались дети, и они скупали ветчину и печенье, сыр и сосиски, консервы такие и этакие да по стольку, что можно было прокормить всю германскую армию, как люди говорили – а армия эта, если верить слухам, так голодала, что солдатам приходилось есть трупы своих же немцев, фу!

Но, ей-богу, в Бридж-Энде и близко не было ничего похожего на поедание своих же трупов. А ту малость, что не проедалась, они пропивали, к концу Войны он, Алек, приобрел машину, это был всего лишь «Форд», однако он всю неделю грохотал взад-вперёд по дороге в Драмлити, и когда на обратном пути, качаясь на ухабах, он подъезжал к Бридж-Энду, ящики с пивом и бутылки виски пьяно раскачивались, выглядывая из-за заднего борта. А Алек раздувался и нахваливал себя с привычным пылом, уверял, что хозяйство в Бридж-Энде процветало, и что стаканчик он уж точно заслужил – требуется ведь только фермерская сноровка, всего и делов-то.

В тот день Матч только что поднялся с кровати и вышел на двор с мутными заспанными глазами, когда почтальон вручил ему письмо из Кинрадди-Хауса. И он прочитал его один раз, потом другой, потом он крикнул жене Девятьсот фунтов. Вот у ТЕБЯ есть девятьсот фунтов, а? И она отвечала, весело и спокойно, Нет, я, как за тебя вышла, ни денег не видала, ни слова разумного не слыхала. А зачем тебе понадобилось девятьсот фунтов? И Алек показал ей письмо, оно было длинным и нудным, и дочитать его до конца казалось невероятной задачей; но суть его была в том, что Опекунский совет собрался, наконец, продавать Кинрадди; и желавшие фермеры могли выкупить свои наделы; и если Матч пожелал бы выкупить свою ферму, то цена для него составила бы девятьсот фунтов.

Так Матчи уехали из Кинрадди, насчёт выкупа надела они даже не заикнулись, Алек по-тихому распродал свою скотину, и семейство сбежало под покровом ночи; некоторые говорили, будто слышали в ту ночь, как «Форд» протарахтел в сторону Лоренскёрка, другие клялись, что Матч подался на север, в Абердин, и подыскал там себе отличную работенку в пабе. На север он уехал или на юг, однако больше о нём никто ничего не слышал; и не успели отпраздновать Новый год, как старый Гордон из Апперхилла купил Бридж-Энд вдобавок к своему собственному наделу, он сказал, что будет возделывать поля трактором. Но чёрта с два в деревне увидели этот трактор, вместо него он запустил овец на свои усадьбы, и порой пастух забредал в кухню, где в былые дни осоловелая жена Матча сидела и курила свои сигаретки; и он говорил, что дом до сих пор был пропитан вонью, сменить юбку им, Матчам, было так же в тягость, как старому Пути.

А что касаемо германцев, призраков и грязи, то тут у него, у старого Пути, всё шло полным ходом. Ещё задолго до конца Войны он забросил починку башмаков и не подпускал бакалейщика к дверям, а кричал ему, чтобы он оставлял послания у дороги. И под конец крыша у него, как это говорится, съехала окончательно, он затащил своего ослика жить к себе на кухню, и парни с ферм, проезжая вечерами по субботам, иногда слышали, как эти двое разговаривали, можно было разобрать голос старого Пути, которому мерещилось, что он на каком-нибудь концерте из прежних времен, не щадя горла декламировавшего, заикаясь и спотыкаясь на каждом слове, своего ТРУСЛИВОГО ЗВЕРЬКА. И потом было слышно, как он отвешивал ослу затрещину Чёрт тебя забери! Хлопай, ты, скотина! вопил он; и это была настоящая потеха.