Закатная песнь

Но, в конце концов, терпение у людей иссякло, история с ослом тянулась уже с месяц, когда стали приходить письма от парней из Опекунского совета, и в деревне говорили, что от Пути доносятся ужасные звуки, скотина совсем обезумела. Но делать никто ничего не собирался, пока, наконец, не собрался старый Гордон, он выехал из ворот со своим старшиной артели, поехали они на машине старого Гордона, был вечер, и чем ближе они подъезжали к хозяйству Пути, тем ужаснее звучали доносившиеся оттуда вопли. В страшной истерике ослик орал, не умолкая, они попробовали заглянуть внутрь через окно, но на нём висела толстая кожаная занавеска, и они ничего не разглядели. Тогда старшина подёргал дверь, однако она не подалась, при этом вопли ослика становились всё горше и горше; а артельский старшина был здоровенным детиной, он как следует разбежался и высадил дверь, и от той мерзости, что он увидел, ужин едва не полез у него обратно желудка, старый негодяй и так и этак пытал осла раскалённой кочергой, он кричал, что скотина на самом деле была германцем, и им пришлось связать его.

Старшина сбегал домой за ружьём и послал за полицией; и когда полиция на следующий день приехала, осла уже пристрелили, и некоторые говорили, что вместо осла следовало бы пристрешлить старого Пути. Однако старика забрали в дурдом, и для Кинрадди это было счастливым избавлением. Какое-то время потом ходили разговоры, будто в дом Пути может заселиться апперхильский старшина артели, он хотел жениться, и там ему было бы удобно, и на работу ходить не далеко. И старшина сказал, что место просто прекрасное, если поселить туда семейство свиней; но лично он – не кабан, а девушка его – не свинка.

Так что хозяйство постепенно стало приходить в запустение, крыша вскоре съехала набок и наполовину провалилась внутрь, жить там стало невозможно ни человеку, ни скотине, двор весь зарос кустами чертополоха и травой, вот порадовался бы старый ослик Пути, если бы дожил до этого времени. Вид у местечка был мрачный и холодный, если случалось ехать мимо него ночью, стояло оно почти такое же одинокое, как старая Мельница, но совсем не такое же полезное. Потому что на Мельницу можно было поехать со своей девушкой, вы ставили велосипеды к стене и осторожно заглядывали в окно кухни; потом шли прочь от дома, вдвоём, и сидели внутри самой Мельницы; и девушка говорила Не надо! и расправляла свой короткую юбку, и говорила, что может тебе и повезёт, если тебе достанутся два танца на балу в Фордуне, Джон Эдвардс, между прочим, повезет её туда на своём мотоцикле с коляской, вот так.

Ибо Длинный Роб так и не вернулся на Мельницу. Настоящим дивом было то, что он вот так вот взял, записался в солдаты и ушёл на Войну – после того как клялся и божился, что ни за что не станет воевать, что один человек ничем не лучше другого, неважно, шотландец он или германец. Некоторые говорили, что он страшно сглупил, отправившись на фронт, когда его никто в армию уже не тянул; но когда Манро из Каддистуна сказал это Крис Тавендейл в Блавири, она ответила, что в мизинце Роба было больше доброты и здравого смысла, чем в останках всех Манро, что народились со времён Потопа. Очень нехорошо так разговаривать с человеком, который по возрасту тебе в отцы годится, сразу было видно, что за штучка была Крис Тавендейл, люди качали головами, вспоминая, как она едва не повредилась рассудком, когда погиб её муж; как будто его одного убили! А ведь ещё был её брат, Уиллом звали, который приезжал с Войны в такой странной форме, говорил, во французской; но те, кто разбирался в форме, не были так уж уверены, у уланов была точно такая же форма.

А те были германскими конниками, тогда ещё, в самом начале Войны, припоминалось тебе, и ты качал при этих мыслях головой и вновь возвращался к размышлениям о Длинном Робе, том самом, которого убили на поле боя в апреле прошлого года. Он был одним из тех солдат, которых так спешно погнали во Францию, когда всем стало казаться, что германские парни нас почти одолели, и в Кинрадди он больше не вернулся, только извещение о смерти пришло, и потом пара слов в газете. Читая, глазам невозможно было поверить, он, такой знатный пацифист, был убит во время какого-то там отступления, он и ещё два-три парня стояли насмерть против германцев и сдерживали их, пока отступал Шотландский полк; они ещё долго продержались после того, как остальные все ушли, и Робу за это дали медаль. Конечно, он её не получил, он был мёртв, они, британцы, обнаружили его труп потом, много времени спустя, но просто в знак уважения.