Закатная песнь

У женщин нервишки ни к чёрту, ну, если только одна или две найдутся, сказал Манро из Каддистуна, так, будто сам убивал по германцу на завтрак каждый день, пока шла Война. И, может, он это себе и воображал, гоняясь за курами и сворачивая им шеи для продажи в госпиталь, или материл дурачка Тони за то или за это. Правда, Тони особо внимания на него не обращал, стоял только, такой же, как всегда, разглядывая землю у себя под ногами и доводя госпожу Манро до белого каления, когда она посылала его убавить обогрев в одном инкубаторе или прибавить в другом. Потому что можно было не сомневаться, что бедолага сделает всё, что было велено, совершенно наоборот, и потом будет весь день стоять и таращиться на землю, пока кто-нибудь не пойдёт его искать и не обнаружит, что все чёртовы яйца либо сварились вкрутую, либо лежат холодные, как камни, одно из двух. Некоторые говорили, что он был не таким уж дурачком и делал это всё назло, но вообще как-то не верилось, что у дурачка хватило бы соображения на такое.

Однако никто не мог поспорить с тем, что Манро стали зажиточными, они совсем бросили возделывать свои усадьбы, кроме одной, на которой выращивали картофель, все остальные были сплошь покрыты загонами и вольерами для кур, они сколотили на птице и всяком таком целое состояние. За всю жизнь не услышишь такого гвалта, какой подымался вечером, когда в Каддистуне запирали куриные загоны, в это время госпожа Манро ловко сцапывала тут молодого петушка, там старую курицу, и сворачивала птицам шеи с такой быстротой, что и моргнуть не успеешь, и потом сидела полночи, ощипывая перья. У самих-то у них в доме добротной стряпни, почитай, не водилось, однако, хотя в животах у них было пусто, зато их банковские счета недостатка не знали, может, второе служило достаточным утешением для первого. Но Эллисон говорил, что его от них тошнит, единственные скряги среди всех шотландцев, которых он когда-либо встречал, и, чёрт их раздери, у этой семейки скаредности было столько, что хватило бы на всех шотландцев вместе взятых.

Хотя от ирландца иных речей ожидать не приходилось, он по-прежнему выговаривал слова, как ирландишка, растолстел до крайности, брюхо его болталось, свисая уже до самых колен, и брюки его в поясе были громадны. Когда Опекунский совет разослал свои уведомления о выкупе земли, все гадали, как он поступит, теперь-то конец Эллисону, говорили все. Однако вскоре все поняли, что горько ошибались, он выкупил Мейнс со всеми потрохами, он выкупил развалины Кинрадди-Хауса, и он выкупил Блавири, когда заявок на него никто не подал, он приобрел его меньше чем за двести фунтов. И откуда, спрашивается, у него все эти деньги, если только он их не наворовал?

Сам себя он почитал по-настоящему большим человеком в Кинрадди, ей-богу, люди смеялись над ним и называли лэйрд-подавальщик; Коспатрик, тот, что прикончил грифона, был бы неприятно удивлён, увидев такого преемничка. Он без конца рассуждал о тракторах для пахоты, однако грянул кризис, цены рухнули, и с ними его хвастовство, вместо тракторов он купил в Блавири овец. К этому в итоге всё и пришло в старинном местечке на холме, овцы блеяли и хрустели травой там, где когда-то нивы наливались зерном, какое уж теперь зерно, говорили люди, когда все рощи повырубали. И новый пастор в своей первой по приезду проповеди восклицал Они сотворили пустыню и назвали это миром118; и находились такие, кто невзлюбил парня за эти слова, но видит Бог, была правда в его речах.

Ибо Гиббоны совсем уехали из Кинрадди, больше будет места и меньше вони, сказали люди, Стюарт Гиббон так с Войны и не вернулся на кафедру, которую временно занимал его отец. Его, конечно, не убили, нет-нет, можете не сомневаться, у здоровенного курчавого быка было для этого слишком много мозгов. Но он в своей капеланской форме пришёлся по нраву всяким джентри в Эдинбурге, а потом полюбился каким-то американцам, которые распоряжались киркой в Нью-Йорке. И они спросили его, не хотел бы он получить эту кирку, все состоятельные шотландцы туда ходили; и он молниеносно принял предложение, и никто глазом моргнуть бы не успел, как он уже оказался в Америке, он, и та его тощая жена-англичаночка, и их маленькая дочка. Ну что ж, свою выгоду он соблюл, это ясно; несомненно, американцам он должен был очень понравиться, они, в Америке, что угодно вытерпят, желудки у них крепкие до невероятия при всей той дряни, которую они едят из своих консервных жестянок.