Закатная песнь

Таким было охватившее Крис жатвенное безумие, хотя и довольно лёгкое, посередине возбуждённых мечтаний она крепко заснула. Однако оно оставило борозды в её разуме, как борона прочерчивает свои следы в рассыпающихся пластах коричневого неподвижного мая, оно не оставило после себя ни удовольствия, ни боли, но с тех пор во все дни своей жизни она чувствовала этот след, тёмной и длинной полосой прошедший по давно ждавшему этого полю. Сноповязалки с жатками лязгали и свистели по неверной погоде, установившейся в Долине, скоро погода могла перемениться, а копны в Блавири ещё были не смётаны. Но Уилл слышать не хотел о том, чтобы работать ещё и по ночам, он смеялся Джону Гатри в лицо, стоило тому только заикнуться об этом, запрыгивал на свой велосипед и уезжал в Драмлити, вечер за вечером. Отец тогда бесцельно болтался среди амбаров и коровников, глядел на поля, а потом заглядывал в дом и бросал на Крис мрачный взгляд, Подоишь коров – и убирайся спать; и она почти не спорила, к концу дня она так уставала, что едва не засыпала прямо на соломе в коровнике.

Но в одну из ночей она не посмела заснуть, потому что слышала, как наверху, в комнате, которую раньше он делил с матерью, Джон Гатри встал с постели и ходил, не надевая ботинок, туда-сюда, шагами медленными и приглушенными, будто там, наверху, мягко ступал огромный кот, зверь, тянувший носом воздух, что-то обдумывавший и принюхивавшийся в ночи. И потом вдруг он мягко сошёл по сжимавшимся от страха и взвизгивающим ступенькам и остановился возле её двери, и она слышала его дыхание, её замутило от испуга, хотя чего было бояться? И она слышала, как дыхание его стало лихорадочным, захлебывающимся, и как его рука прошелестела по дверной щеколде; и потом всё прекратилось, должно быть, он ушёл наверх или вниз, дом был тих, но заснуть она так больше и не посмела до тех пор, пока, позвякивая в тишине раннего утра, не вернулся домой Уилл.

Ибо в Кинрадди неистовствовало жатвенное безумие, хотя со своим приступом Крис и удалось быстро совладать. И если какой-нибудь парень с девушкой полагали, что об их делах не знал никто, кроме них, вскоре их ждало жестокое разочарование, ты мог спрятать свою девчонку на вершине Бен-Невиса63 и там малость с ней повеселиться, но десять к одному что, когда вы соберетёсь идти домой и встанете, рядышком обнаружится госпожа Монро, или кто-нибудь навроде неё, хихикающая как полоумная от несказанного удовольствия лицезреть ваш позор.

Первыми, про кого пошли слухи, стали Сара Синклер и старшина артели в Апперхилле, Юэн Тавендейл было ему имя: их видели, когда они возвращались из лиственничного леса, что выше Апперхилла, того самого леса, где дурачок поймал Мэгги Джин, и чем они там наедине друг с другом занимались? Эта парочка наткнулась по дороге на Алека Матча из Бридж-Энда, он как раз шёл через пустошь в кузню чинить сломавшийся нож от сноповязалки. Сперва они его не заметили, лицо у мисс Синклер было какое-то странное, красное и жаркое, как ляжка чахоточного кролика, если содрать со зверька шкурку, Юэн, весь ссутулившись, топал рядом с видом побитой собаки, как будто переспал с собственной мамашей, говорил Алек, и, возможно, по ощущениям это было похоже. Алек крикнул парочке Доброго вечера! те с перепугу чуть не выскочили из собственных шкур, и пошагал дальше в кузню за пустошью с уже готовой сплетней. А уж оттуда, будьте покойны, она мгновенно разлетелась по всему Кинрадди, кузнец сочинял враки даже быстрее, чем лошадей подковывал, а уж по этой части он был первейшим мастером.

Правда это было или нет, но история дошла до Че Страхана, и он отправился в Апперхилл повидать Юэна Тавендейла и по-дружески спросить, каковы его намерения в отношении Сары, свояченицы Че, этой старой тупой потаскухи. И возможно, всё уладилось бы тихо и мирно, не приди он к Юэну в недобрый час; Юэн сидел у двери батрацкого дома с остальными работниками, и когда Че подошёл к ним, начались смешки и хихиканье, и это раззадорило Че, он остановился перед мужиками и спросил, над каким чёртом они тут смеются? И Сэм Гурлей сказал Вот так малыш, едрить твою, а, ну, малыш же, смеривая Че взглядами с головы до ног; и Юэн сказал, что ему бы в пору не смеяться, а плакать при этаком-то зрелище, и говорил он медленно, нагло, чем довёл Че просто до белого каления.