Закатная песнь

В общем, будучи человеком крайне нетерпеливым и умелым в обращении с собственными руками, Че засадил Сэму Гурлею прямо в ухо, да так, что тот свалился в пыль, и потом никто и глазом моргнуть не успел, как они с Юэном уже увлечённо колотили друг друга, бах-тарарах, как два сцепившихся бродяги, валяясь по всему двору Апперхилла; и Аппрамс, хозяин, прибежал в своих гетрах, до крайности возмущённый происходящим, однако в тот же миг получил удар в живот, от которого свалился прямиком в ту самую навозную канаву, где в свое время его сын Джок столь много претерпел; и на этом его участие в драке закончилось. Через минуту или около того стало ясно, что Юэн, хоть он и был добрый боец, влип всерьёз, ибо тягаться с этим полоумным Че ему явно было не по силам. И потому остальные работники вскочили и набросились на Че; и когда он вернулся на Чибисову Кочку, на спине у него живого места не было. Но у Юэна, хама, быдла, физиономия была так раскурочена, что на какое-то время он прикрыл свой рот, к тому же под глазом у него красовался синяк такого размера, что из него можно было выкроить подошвы для сапог на громадные ножищи Каддистуна, так люди говорили.

И ей-богу! ещё одна сплетня могла бы не появиться на свет, если бы Каддистун случайно не стал, так сказать, главным свидетелем, отправившись однажды в Пасторский Дом за какой-то подписью на какой-то бумаге для своего стряпчего. Там ему сказали, что мистера Гиббона нет дома, сама госпожа Гиббон вышла, чтобы сообщить ему об том, милая и приветливая, хотя он всё равно её не любил, дрянь английскую.

Крайне раздосадованный, он поворотился, чтобы идти обратно, огромные потные ноги несчастного дуралея наверняка гудьмя гудели после целого-то дня скирдования на жаре. Но тут в углу пасторского сада, как раз там, где тисы склоняли над пышно разросшейся травой свои густые ветви, в которых когда-то прятался тот пропащий бедняга Уоллес перед тем, как сквернавцы англичане загнали его в какую-то нору, а потом увезли в Лондон, и там повесили и оскопили, и четвертовали, чтобы развесить его тело по частям на воротах Шотландии – так вот там, в траве, в полумраке, раздавались шорохи и писки, как будто стадо поросят рыло землю пятачками. И Каддистун остановился, загрёб пригорошню гравия с пасторовой дорожки и запустил им в травяные заросли, крикнув А ну, брысь! ибо это могли собаки шебуршиться, кобель с течной сучкой, а наткнуться на крупного колли, унюхавшего подружку – знаете, ничего хорошего. Но вместо колли из травы поднялась гурдонская девица, та, которую старая госпожа Синклер наняла в Пасторский Дом; и Манро увидел её физиономию с остекляневшим взглядом, как у свиньи под ножом мясника; и она рукой откинула волосы с лица, словно дурочка, и, волоча ноги, прошла мимо Манро, не сказав ему ни слова, как будто в полусне.

Однако, оставив его позади и шагая к Пасторскому Дому, она вдруг начала насвистывать и рассмеялась громким визгливым смехом – так, будто в отчаянной схватке с целым миром она взяла верх и одержала вожделенную победу. Каддистун видел это всё собственными глазами, и, ей-богу, списать этот рассказ на его заигравшееся воображение было затруднительно, ибо у него, урода, воображения отродясь не бывало; надо полагать, зрелище это было довольно странное, огорошенный, он стоял столбом, вперившись в её удаляющуюся спину, потом, наконец, развернулся, чтобы пойти своей дорогой, и тут вдруг обнаружил перед собой самого мистера Гиббона.

К тому времени уже порядком стемнело, но не до такой степени, чтобы Каддистун не разглядел, что пастор был без шляпы и дышал, тяжело хватая воздух, будто только что после забега. И он рявкнул, Ну, что надо, приятель, говори? Манро страшно растерялся от того, что такой приятный молодой человек как пастор рявкнул на него этаким вот образом. Поэтому он сказал только Так это, мистер Гиббон, вы, не иначе, малость взапуски побегали? и сразу пожалел о сказанном, потому что пастор, ничего не ответив, прошёл мимо, бросив только через плечо Если у вас ко мне дело, приходите завтра.

И он подошёл к дому и так забарабанил в дверь, что Каддистун от неожиданности чуть не выпрыгнул из своих огромных ботинок. И теперь ему уже ничего не оставалось, кроме как отправиться домой к госпоже Манро, и ей-богу, в её пересказе наверняка ни единая деталь не потерялась, и вскоре у каждого в Кинрадди была своя версия событий, Джон Гатри узнал эту историю в изложении Длинного Роба, когда проезжал мимо Мельницы. Он, Длинный Роб, никогда не пересказывал сплетни о людях, только о лошадях, все так шутили, но, вероятно, пастора он числил ниже лошадей.