Закатная песнь

Другой стоял рядом, Крис, парализованная, услышала его дыхание и поняла, что он смеётся, и вдали раздался треск последнего очага пламени в горящих постройках. Тут она пришла в себя и ударила мужчину, который её держал, молодого, с его мягким шероховатым лицом, сильно ударила коленкой, а потом ногтями расцарапала ему лицо сверху вниз. Когда он выругался Ах ты, сука! и отпустил её, она опять ударила его, на этот раз ногой, и он выругался снова, но другой сказал Тсс! Идёт кто-то, и они вдвоём бросились бежать, трусливые ублюдки, и оказалось, это отец и Уилл приближались по дороге.

И когда Крис рассказала Уиллу, что случилось, это было на следующее утро, когда отца не было поблизости, он странно посмотрел на неё, полунасмешливо, полусерьёзно, и рассудил, что происшествие было пустяковым, все пахари таковы, вечно готовы позабавиться. Но ей всё это вовсе не показалось забавным, скорее наоборот исключительно серьёзным; и лежа той ночью в кровати между двумя холодными простынями, свернувшись калачиком, так можно было растирать белые пальцы ног, чтобы хоть немного отогреть и размять их, она вспоминала о случившемся, и она чувствовала себя так, будто дикий зверь гнался за ней и впивался в неё клыками, только ещё гаже, и к этому чувству примешивалось ещё что-то, будто половине её нравился этот зверь и то, как он впивался в нее клыками, и тот запах от рукава, обхватившего её шею, и то мягкое шероховатое лицо, прижимавшееся к её лицу. Кстати, у него сладкое дыхание, подумала она, и рассмеялась сама себе, хоть что-то в этом дураке утешало. И потом она заснула и видела во сне его, ужасный сон, от которого она залилась густой краской, даже понимая, что это только сон, а когда настало утро, она поднялась, радостная, рассудок её был чист и покоен, и она опять была собой.

Однако сон этот часто возвращался к ней, пока в Кинрадди длилась зима, зима, до самого кануна Нового года не принесшая почти ни одной снежинки, а после обрушившая прорву снега, так, что небо потемнело от низвергавшейся белизны. Забавно, что с этой слепой лавиной снега, наполненной завываниями, над холмами будто подушку с перьями распороли, должна была прийти и чёрная темнота, ночь наступала не позже трёх часов дня. Они, отец и Уилл, в тот вечер рано вычистили скотину, дали ей репы и соломы, солому полили горячей патокой, и потом отправились сами ужинать, и поужинали, и уселись поближе к очагу, пока Крис делала чудесный овсяный пудинг к Новому году. Долго никто не произносил ни слова, слушая вой и стук по оконным стеклам, и хлоп-хлоп-хлоп какой-то расшатавшейся черепицы на крыше, пока отец не прошептал, глядя на них, его шепот ожёг больнее, чем крик, Господи, никак не пойму, ну, почему Джин от нас ушла?

И Крис заплакала, беззвучно, она посмотрела на Уилла и увидела на его лице краску стыда, все трое они думали о матери, той, что была с ними такой нежной, и доброй, и легкой, и быстрой в тот последний Новый год, и теперь она была такой холодной и притихшей, и забытой, с маленькими мёртвыми близнецами, на церковном погосте Кинрадди, сейчас там, под шуршащими, раскачивающимися и скрипящими тисами, в снегопад, наверное, кучей росла чернота. И Уилл смотрел на отца глазами, слепыми от жалости, он хотел было что-то сказать, но не смог, они всегда так ненавидели друг друга, и теперь им было бы неловко вдруг заговорить по-доброму.

Так что отец опять взялся за газету, и в десять часов Крис пошла доить коров, и Уилл вышел с ней на двор, неся лампу, её огонь скакал,, и сиял звездой, и дрожал, и замирал под валившим снегом. В свете лампы они увидели, словно дождь из стрел, приближение бури, которая нахлынула с Грампианских утесов той ночью, она и в Блавири была сильной и непроглядной, однако же высоко, на настоящей круче холмов, она вздымалась со всех сторон давящей несгибаемой стеной тьмы, наводя слепоту на одинокие домишки пастухов и на глаза заплутавших бродяг, волочившихся сквозь неё и высматривавших огни, давно задушенные снегом. Крис трясло, но не от холода, и, войдя в коровник, она прислонилась к стойлу, и Уилл сказал Господи, ну, и видок, что с тобой? И она встряхнулась и сказала Ничего. Почему ты не поехал сегодня к Молли?

Он сказал, что собирался съездить на следующий день, разве этого не достаточно, всё равно в такую ночь он околел бы, не доехав до Драмлити – послушай, какой ветер, да от него сейчас весь этот сраный сарай нам на головы рухнет! И коровник трясся, делая короткие передышки, во время которых он будто успокаивал дыхание, чтобы сделать, наконец, рывок и, оторвавшись от склона холма, подняться в воздух, так натужно он дрожал и скрипел. Но телята и бычки не обращали на это никакого внимания, они беззаботно спали, всхрапывая в своих стойлах, в этом мире были вещи и похуже, чем родиться домашней скотиной.