Закатная песнь

Но это был последний раз, когда отец ударил человека, ударил в холодном гневе и с холодной головой, как это с ним обычно бывало. Люди говорили, отца лучше не злить; но следущий его приступ ярости навредил уже не другим, а ему самому. Начался новый год, шло время, пришёл апрель, пора уже было сеять репу, и всё в Блавири, вроде бы, шло тихо и гладко, Уилл открывал рот за столом или в поле только по необходимости, не говоря отцу ни слова поперёк, даже глаз на него почти что не поднимал; и отец, наверное, опять почувствовал себя дома петухом в курятнике, как в былые времена, когда Уилл был всего лишь мальчишкой, у которого коленки подгибались от страха, стоило прикрикнуть на него порезче, напуганным и забитым пацаненком с исполосованной спиной, находившим по ночам утешение в объятиях Крис. Но Крис, не зная ничего о его планах, догадывалась, что нечто иное, новое скрывалось за спокойствием Уилла, спокойствием, неизменно длившимся изо дня в день, хотя, если ей удавалось взглянуть на него украдкой, она порой видела, как он улыбался сам себе, от улыбки лицо его озарялось особенной красотой, загорелое и чистое, и глаза становились добрыми и ясными, волосы отросли роскошной копной, их ржавым золотым отливом Уилл пошёл в мать – у неё были такие же.

Так он и продолжал насвистывать и потихоньку улыбаться, и каждый вечер, отдохнув и поужинав, он садился на свой старый велисипед и уезжал вниз по дороге, слышно было только в утренней тишине, как старая веломашина стрекотала по Блавирийской дороге, и чив-чивкали чибисы, летавшие в сумраке над Кинрадди, кружившие где-то там, в темноте, глупые создания, свивают свои гнезда прямо на пашне, то тут то там, и на следующий день они уже обычно бывают разорены или смяты. Сотни лет это происходит с ними вновь и вновь, с чибисами, говорил Длинный Роб с Мельницы, и они так ничему и не учатся; и если взять это как пример Божественной Мудрости, раздавшей каждой твари мозгов по нуждам её, хочешь не хочешь, а начнешь подозревать, что Божество явно имело что-то против чибисов.

Крис услышала от него эти слова, заглянув однажды на Мельницу узнать, когда будет вымолочен мешок зерна, который оставлял Уилл. Однако там, на скамейке рядом с Мельницей, спрятавшись в теньке от жаркого весеннего солнца, сидели Роб, Че и Матч из Бридж-Энда, все трое жадно сосали пиво из длинных бутылок, Роб был больше настроен помолоть с ними языком, чем молоть зерно с Блавири.

Чибисы кружили над Мельницей густой стаей, чибисы и вороны, гнездившиеся на соснах, что стояли выше за Мельницей, и с птиц спор-то и начался. Крис немного подождала, почему бы и не отдохнуть в теньке, слушая, как Длинный Роб выводит Бога на чистую воду. Но Алек Матч махнул своими огромными ушами, Нет, приятель, вот тут ты совсем не прав. И попомни мое слово, Роб, гореть тебе за это в аду. Че наполовину с ним соглашался, но наполовину – нет, он сказал Меня лично этим не испугаешь, это всё бабьи сказки, детей стращать. Но Что-то ТАМ, наверху, есть, Роб, с этим не поспоришь. Если бы я в это не верил, я бы прямо сейчас пошёл и перерезал себе горло. Тут троица заметила Крис, и Роб поднялся, длинный жилистый парень с блестящими глазами, и крикнул Ты насчёт зерна, Крис? Скажи Уиллу, вечером будет готово.

Но когда Крис пришла домой, Уилл, разобравшись с делами, уже, как обычно, укатил в Драмлити, а отец бродил где-то по пустоши с ружьём, то и дело был слышен грохот выстрелов. Крис в тот вечер предстояло порядком похлопотать у печи, и отец, и Уилл ели теперь только овсяные лепешки и печенье, один больше другого, покупной хлеб из передвижных лавок они на дух не переносили. Жаркая это работа, когда разведёшь огонь пошибче, и круглый противень, подвешенный в очаге, накалится и начнёт малость светиться, в тёплую погоду едва не до гола приходится раздеваться, чтобы от пота не заболеть. Крис скинула почти всё, кроме блузки и нижей юбки, она была одна дома и могла делать, что угодно, ей было легко и свободно, и она орудовала у печи в охотку.

Она снимала с противня последнее печенье, коричневое, пышное, с двумя поперечными надрезами, когда вдруг почувствовала, что кто-то смотрит на неё от двери кухни, и она подняла взгляд, и это был Юэн Тавендейл, которого она не видала со дня молотьбы на Чибисовой Кочке. Он стоял, прислонившись к косяку, высокий и смуглый, с горящим взглядом, но, встретившись с ней глазами, покраснел, а она покраснела в два раза гуще, она почувствовала, как красный жар залил краской её кожу с темени до пят; вот так зрелище для него, подумала она, жаль, я не разделась совсем, а то бы он оценил, как я краснею всем телом.