– Мне довелось здесь пожить, – сообщает писатель чуть погодя.
– Здесь? И долго?
– Нет, недолго, в юности.
– Наверное, вам было тесновато.
– Я не замечал.
– А вы бы хотели снова попробовать?
– Нет, да я бы и не смог, при всем желании.
Зябко поежившись, писатель закрывает оконные створки. Пока они спускаются, посетитель будто бы оправдывается:
– Дом как дом, совершенно такой же, как у всех, правда?
Писатель кивает:
– Когда я строил его, я так не думал, но, в конце концов, я полагаю, он все-таки стал совершенно таким же, как другие дома.
Литератор на склоне дня[378]
Проснувшись, он почувствовал себя гораздо лучше, чем когда-либо за последние недели, а то и месяцы, – сей факт он осознал от противного, поскольку не чувствовал себя плохо. Минуту он постоял, прислонясь к дверному косяку в проеме между спальней и ванной, пока не убедился, что голова у него не кружится. Ни капли, даже когда он, нагнувшись, пошарил под кроватью в поисках тапочек.
Солнечное апрельское утро было в разгаре, он понятия не имел, который час, потому что давно не заводил часы, но, пройдя через всю квартиру в кухню, он увидел, что его дочь уже позавтракала и ушла и принесли почту, стало быть – где-то после десяти.
– Думаю, мне надо сегодня выйти на воздух, – сказал он служанке.
– Это пойдет вам на пользу – нынче славный денек.
Она была из Нового Орлеана, черты лица и цвет кожи выдавали ее арабское происхождение.
– Мне – как вчера: два яйца и тост, апельсиновый сок и чай.
Минуту-другую он посидел на дочкиной половине, читая почту. Почта была малоприятная, без единого проблеска радости – в основном счета и реклама с эфемерным школьником из Оклахомы с разинутым альбомом для автографов. Сэм Голдвин может снять новый фильм-балет со Спесивицей,[379]
а может и не снять – все с замиранием ждут, пока мистер Голдвин привезет из Европы с полдюжины новых идей. «Парамаунт» испрашивал авторские права на стихотворение, появившееся в одной из книг литератора, поскольку не знал, оригинальное оно или цитата. Наверное, хотят вынести его в название фильма. В любом случае в этой собственности у него не осталось ни единого актива – много лет назад он продал все права на немую экранизацию, а в прошлом – и на звуковую.– Беда с этим кино, – сказал он сам себе. – Вот так, братец, не умеешь – не берись.
За завтраком он наблюдал в окно за студентами, переходившими из одной аудитории в другую в университетском городке через дорогу.[380]
– Двадцать лет назад и я вот так переходил из класса в класс, – сказал он служанке.
Та рассмеялась – смех у нее был как у девушки на выданье.
– Если вы уходите, то мне нужен чек, – сказала она.
– О, сейчас я еще никуда не иду, у меня еще работы часа на два. Я имел в виду – пополудни.
– Поедете на машине?
– На этой колымаге? Ни за что! Продать бы ее долларов за пятьдесят. Поеду на империале автобуса.
После завтрака он прилег на четверть часа, а потом направился в кабинет и сел за работу.
Он бился над журнальным рассказом, который, истончившись на полпути, так и норовил рассыпаться окончательно. Сюжет был подобен бесконечному подъему по крутой лестнице, у автора его не было в запасе ни одного неожиданного хода, а действующие лица, позавчера довольно лихо взявшие с места в карьер, не сгодились бы теперь и для героев газетного сериала. «Да, мне определенно надо проветриться, – думал он. – Махнуть в Шенандоа или на лодке до Норфолка».
Однако обе идеи были неосуществимы – они требовали времени и энергии, а писателю не хватало ни того ни другого, – все, что осталось, он должен приберечь для работы. Он пробежал глазами рукопись, подчеркивая удачные фразы красным карандашом, затем подшил годные страницы, а прочие медленно разорвал и бросил в корзину. Потом он закурил и прошелся по комнате, время от времени разговаривая сам с собой: «Тэк-с, подумаем… Ага, а что, если вот так… И о-пять подумаем…»
Через какое-то время он сел. «Я просто выдохся. Надо бы дня два вообще не брать карандаша в руки».
Он просмотрел в своем блокноте записи под заглавием «Идеи для рассказов», пока не пришла служанка сообщить, что звонит его секретарша, – она работала по совместительству с тех пор, как он захворал.
– Ничегошеньки, – ответил он в трубку. – Я только что порвал все, что написал. Оно ни к черту не годится. После полудня собираюсь прогуляться.
– Вот и хорошо. Сегодня отличный денек.
– Лучше приходите завтра пополудни. Тут полно писем и счетов.