Замуж за барристера

Не было в его жизни ничего более восхитительного, чем поцелуи Элизабет. Ее мягкими сладкими губами можно было упиваться до бесконечности, всякий раз находя в этом все большую прелесть и заходя чуть дальше, чем мог себе позволить без опасности влюбиться в Лиз еще сильнее. Потому что она отзывалась ему с такой охотой и такой искренностью, что он забывал обо всем на свете и, сгорая в этой нежданной девичьей страсти, возрождался вновь чуточку другим — более смелым, более доверчивым, более счастливым.

— Элизабет, Лиз, остановите меня, ради бога, я и так уже перешел все границы! — хрипло пробормотал он, уткнувшись лбом ей в лоб. Когда он снял перчатки, Энтони не помнил. Но пальцы обожгло жаром ее кожи, и только тогда он понял, что стискивает ее плечи, гладит обнаженную шею, упиваясь неправедным восторгом и грозясь ославить своего ангела, если в библиотеку вдруг нагрянет какой-нибудь притомившийся гость.

Элизабет чуть пошевелилась, прижалась щекой к его щеке.

— У меня нет сил сопротивляться вам, Энтони, — перехваченным голосом призналась она. — Мне кажется, я таю, даже когда вы просто целуете мне руку, а когда становитесь еще ближе, я перестаю принадлежать себе. Так что не рассчитывайте на меня в таком деле, как сохранность благоразумия в ваших объятиях. Эту неприятную обязанность вам придется брать на себя.

Что тут можно было ответить, когда Элизабет вот так, мимоходом, исполняла самые тайные его желания? Только прижать ее руку к губам и в коем-то веке порадоваться, что та спрятана под тканью перчатки, а значит, у него есть шанс хоть немного овладеть собой.

— Лиз, счастье мое, хотя вы и лишаете меня какого бы то ни было разума, я никогда не позволю себе воспользоваться вашим доверием! — с самой глубокой искренностью пообещал он. Элизабет свободной рукой легко коснулась его волос.

— Неужели вы думаете, что я все еще не поняла этого, Энтони? — нежно улыбнулась она, и ему понадобилась вся сила воли, чтобы наконец последовать данному слову. Он мог лишь мечтать о подобном отношении к себе женщины и даже в самых смелых мечтах не покушаться на Элизабет. Болван! Да разве она в этом видела покушение?

— II mio angelo di luce*! — выдохнул он почти с благоговением, и потом они еще долго просто стояли в объятиях друг друга, постигая взаимное согласие и напитываясь бесконечным теплом. И только звуки котильона, донесшиеся из гостиной, вернули их на землю.

— Кажется, у вас освободилось место в бальной книжке, — улыбнулся Энтони, предлагая Элизабет руку. — Окажете мне честь любоваться вашей грацией в этом бесконечном танце?

— Пусть бы он был по-настоящему бесконечен, — озвучила она одинаковое с ним желание и вложила в его руку свою.

* Мой светлый ангел (ит.)

Глава тридцать шестая: Дела насущные

Никогда Энтони не чувствовал себя таким болваном, как в тот момент, когда Джозеф сообщил ему о профессии бывшей невесты Ходжа. Потому что Мэри Диккенс была актрисой Королевского театра, и это меняло абсолютно все предыдущие наработки Энтони. И ему стоило только пенять на самого себя за то, что он не додумался обратить внимание на мисс Диккенс раньше.

И дело было не в том, что Энтони не считал возможным участие женщины в подобных злодеяниях — чего он только не насмотрелся за годы адвокатской практики, — а в том, что до сих пор в шлейфе преступной деятельности Ходжа не фигурировали особы противоположного пола. Например, арестованный аскотский конюх говорил, что сено ему привез какой-то мальчишка с подбитым глазом, в Ливерпуле опрошенные служки разводили руками, в голос уверяя, что исчезнувший сразу после подозрительной гонки уборщик имел уродливый шрам через всю щеку и широченные штаны, в которых поместилась бы еще пара таких же задохликов. Где- то упоминали немого старика, сгинувшего вместе с той иглой, которой он проткнул мышцу у главного оппонента ноблхосской конюшни. Где-то рассказывали об угрюмом парне со шрамом через всю щеку, подпалившем сено и едва не погубившем лучших британских скакунов.

Таким образом, если принять за отправную точку допущение, что исчезновение этих людей было напрямую связано с вредительством конкурентным конюшням, получалось, что всякий раз Ходж находил себе нового помощника, чего, по мнению Энтони, быть не могло. Уж слишком велика становилась вероятность недоработки, грозящей в подобном деле Ходжу разоблачением и проблемами с законом. К тому же хорошими помощниками, способными выполнить задачу и не оставить следов, не разбрасываются, и Ходж, не будучи дураком, не мог этого не понимать, вновь и вновь дилетантски рассчитывая на удачу.

Тогда следовало предполагать, что основную работу Ходж проделывал сам, оставляя на помощника лишь отвлечение внимания. Но эти домыслы разбивались о рифы действительности, в которой у Ходжа было абсолютное алиби на момент совершения преступления. Сам Томас Уивер, не подозревая о причине интереса Энтони, рассказывал ему о своем времяпрепровождении с племянником в искомые часы.