Записки еврея

Не знаю почему, но я въ своихъ новыхъ сослуживцахъ возбудилъ сразу дов?ріе и откровенность. Меня на первыхъ же порахъ познакомили съ законами подземнаго царства и съ характеромъ откупщичьяго фактотума Дорненцверга. Я наслышался такихъ ужасовъ, какіе мн? никогда и не воображались. Увлекшись бес?дою, я безсознательно досталъ папиросу изъ кармана и попросилъ огня. Меня схватили за руку и испуганно спросили:

— Что вы д?лаете?

— Курить хочу.

Мн? указали на объявленіе, приклеенное къ ст?н?, на видномъ м?ст?. Объявленіе это вершковыми буквами гласило «куреніе, книгочтеніе и разговоры строго воспрещаются».

Наступали сумерки. На двор? стояла с?рая осень. Въ подземель? было холодно, сыро и мрачно какъ въ могил?. Я пригласилъ новыхъ знакомыхъ въ чайную, отогр?ться чаемъ. Только два, три см?льчака посл?довали за мною.

Едва усп?ли мы пропустить въ горло н?сколько глотковъ горячаго чая, какъ вб?жалъ запыхавшійся нижній откупной чинъ.

— Вы Бога не боитесь. Какъ см?ли вы оставить контору не въ урочный часъ? Б?гите скор?е, Дорненцвергъ такое творитъ, что Боже упаси.

Мои сослуживцы стремглавъ бросились вонъ. Я удержалъ на минуту посланца.

— Что тамъ такое д?лается?

— Нашъ извергъ способенъ выгнать ихъ со службы за несвоевременную отлучку.

— Когда же у васъ можно отлучаться?

— Когда Дорненцвергъ позволитъ. Мы не см?емъ уходить изъ конторы, пока онъ не пришлетъ сказать, что можно идти. Иногда онъ забудетъ и мы просиживаемъ далеко заполночь. Р?шаемся же уйдти только тогда, когда онъ уже давно спитъ.

— Неужели вы въ такой постоянной невол??

— Именно въ невол?. Бываетъ иногда и посвободн?е, улыбнулся мой болтливый собес?дникъ.

— Когда же это бываетъ?

— Когда запахнетъ сырымъ, челов?ческимъ мясомъ.

— Что?

— Вотъ видите. Дорненцвергъ страдаетъ фистулою въ боку. Когда онъ слишкомъ уже разсвир?п?етъ, фистула и разгуляется. Тогда доктора укладываютъ его на н?сколько дней въ постель и выжигаютъ болячку раскаленнымъ жел?зомъ.

Я захохоталъ.

— Вы см?етесь, а я въ серьезъ говорю. Для насъ н?тъ лучшаго праздника какъ тогда, когда его жарятъ живьемъ.

Невыразимую грусть нав?яла на меня болтовня нижняго чина. Въ первый разъ въ жизни я потребовалъ рому къ чаю. По м?р? того, какъ разгорячалась моя кровь, подъ вліяніемъ опьяняющаго напитка, мое придушенное челов?ческое достоинство поднимало голову. Я поклялся не потворствовать Дорненцвергу, а им?ть собственную волю, хоть бы мн? черезъ это пришлось лишиться м?ста. Я отправился на квартиру, не завернувъ въ контору, сд?лавшуюся мн? ненавистною съ перваго дня.

Только, что собрался я лечь спать, какъ тотъ же нижній чинъ приб?жалъ ко мн?.

— Идите сію минуту, Дорненцвергъ васъ требуетъ.

— Скажите вашему Дорненцвергу, что я усталъ съ дороги, спать хочу.

— Что вы зат?ваете? идите, пожалуйста.

— Убирайтесь, я не пойду.

Нижній чинъ вытаращилъ глаза, развелъ руками и вышелъ молча.

Проснувшись на другое утро, я удивился перем?н?, совершившейся во мн?. Моя р?шимость, зародившаяся подъ вліяніемъ рема, осталась непоколебимою. Я ничего знать не хот?лъ.

«Будь что будетъ, а я не поддамся»! сказалъ я себ?, и отправился къ управляющему.

Дорненцвергъ вставалъ съ зарею и, съ самаго ранняго утра, начиналъ мучить подчиненныхъ. Онъ по ц?лымъ часамъ заставлялъ людей работать безъ пользы, толочь воду, переливать изъ пустого въ порожнее, лишь бы лишить ихъ свободы и отдыха. Это былъ мучитель по природ?, по инстинкту.

Я засталъ его въ щегольскомъ кабинет?, у письменнаго стола, что-то пищущимъ. У дверей слонялись какіе-то прі?зжіе служащіе, съ робкими, заспанными физіономіями.

Я поклонился, поклонъ остался незам?ченнымъ. Я стоялъ добрый часъ на ногахъ. Дорненцвергъ обращался къ другимъ, а меня какъ будто и не вид?лъ. Тутъ только, въ первый разъ, я им?лъ достаточно времени всмотр?ться въ наружность этого свир?паго челов?ка.

Это былъ мужчина зам?чательной красоты, низенькаго роста, но хорошо сложенный, съ бл?днымъ, матовымъ цв?томъ лица, съ окладистой черной бородой. Въ склад? его лица было что-то, напоминающее италіянскій типъ. Когда Дорненцвергъ молчалъ, опустивъ глаза, то его лицо можно было принять за обликъ добраго, простодушнаго челов?ка, но когда онъ открывалъ глаза и обращалъ ихъ на кого-нибудь, то чувствовался сразу какой-то токъ ядовитости и свир?пой злости, неудержимо проникавшій въ сердце того, на котораго глаза эти были устремлены. Его странно звучавшій голосъ, особенно его см?хъ, напоминали р?зкій хохотъ тигра, при вид? неизб?жной добычи.

Ч?мъ больше я всматривался въ это лицо, ч?мъ больше я вникалъ въ затаенный смыслъ этихъ красивыхъ чертъ, т?мъ больше я проникался ненавистью къ нему. Р?шимость моя возросла до того, что я, наскучивъ стоять и переминаться на ногахъ, осм?лился опуститься на стулъ, не дожидаясь приглашенія.

Я зам?тилъ, какъ Дорненцвергъ вздрогнулъ въ ту минуту, когда я нарушилъ строгую кабацкую дисциплину, но онъ все-таки смолчалъ. Было ясно, что онъ отороп?лъ отъ моей неожиданной дерзости и въ первую минуту не нашелся.

Черезъ н?сколько минутъ, онъ внезапно всталъ, повернулся во мн? вс?мъ фасомъ и строго, презрительно спросилъ.