Записки еврея

Однажды мы играли въ жмурки и б?гали очень долго. Мы устали, и прис?ли. Я взялъ русскую книжку, и началъ читать, по приказанію Марьи Антоновны, вслухъ. Она что-то шила, но вм?ст? съ т?мъ поправляла мои ошибки, заставляя повторять по н?скольку разъ то слово, которое я не могъ правильно произнесть. Митя досталъ гд?-то сборникъ русскихъ пословицъ и читалъ тоже вслухъ. Оля проголодалась и попросила покушать. Марья Антоновна вел?ла приготовить ей наскоро котлетку на сливочномъ масл?, и въ ожиданіи ужина, Оля с?ла у ногъ матери, и положила свою головку къ ней на кол?ни. Чрезъ четверть часа принесли горячую котлетку. У меня защекотало въ носу. Я сильно проголодался. Я зналъ, что эта котлетка страшно-трафная: говядина изъ животнаго, не зар?заннаго еврейскимъ р?зникомъ-спеціалистомъ, сама по себ? ужасный трейфъ, а тутъ она еще зажарена на молочномъ масл?. Я не в?рилъ, чтобы можно было ?сть подобную гадость, безъ того, чтобы не стошнило. Я прекратилъ свое чтеніе и приготовился смотр?ть, какъ Оля управится съ своимъ ужиномъ. Оля подм?тила, съ какимъ любопытствомъ я поперем?нно смотрю то на нее, то на котлетку, и вывела, в?роятно, заключеніе, что я не прочь бы разд?лить съ нею ея ужинъ.

Я забылъ сказать, что Оля, съ самаго начала нашего знакомства, не захот?ла называть меня еврейскимъ моимъ именемъ, я не знаю почему, ей вздумалось окрестить меня именемъ Гриши. Сначала вс? см?ялись надъ этой, д?тской фантазіей, и и въ томъ числ?, конечно; но мало-по-малу какъ вс?, такъ и я самъ, привыкли къ этому новому имени, и меня въ семейств? Руниныхъ иначе уже не называли.

— Гришенька, обратилась она ко мн?: — хочешь ужинать со мною?

Марья Антоновна пытливо на меня посмотр?ла.

— Н?тъ, не хочу.

— Разв? ты не голоденъ?

Я замялся. Марья Антоновна на меня смотр?ла. Я лгать не р?шался.

— Н?тъ, голоденъ, отв?тилъ я чистосердечно.

— Такъ по?шь.

— Н?тъ, не хочу.

— Вотъ см?шной. Почему же?

— Еслибы я это по?лъ, то умрёлъ бы! сказалъ я, указывая на котлетку, и отворачиваясь въ сторону.

Оля залилась звонкимъ см?хомъ. Марья Антоновна улыбнулась, и поправила: «умеръ бы», а не умрёлъ бы.

— Умрёлъ бы, умрёлъ бы! повторяла Оля, прыгая и хохоча. — Да почему же ты умрёлъ бы?

— Это гадко, мерзко; это трейфъ. Ухъ какъ трейфъ, произнесъ я съ отвращеніемъ.

— А кугель, а лукъ, а чеснокъ, разв? не гадко, не мерзко? они такъ воняютъ! произнесла Оля съ неменьшимъ отвращеніемъ.

— Н?тъ, то каширно, а потому вкусно.

Марья Антоновна собиралась что-то сказать по поводу этого спора, какъ вдругъ Митя, продолжавшій читать свои пословицы, и незам?тившій всей этой сцены, произнесъ вслухъ громко и съ разстановкою:

— Всякъ куликъ свое болото хвалитъ.

Марія Антоновна покатилась со см?ху. О чемъ она см?ется, я тогда не понялъ. Мн? уяснился этотъ см?хъ только впосл?дствіи, когда я поближе познакомился съ различными куликами, и съ ихъ болотами…

Въ другой разъ случилось, что во время нашей игры и б?готни, разыгравшаяся вьюга такъ рванула наружную ставень и съ такимъ напоромъ и трескомъ ее прихлопнула, что мы вс? разомъ остановились, вздрогнули и побл?дн?ли отъ ужаса. Оля перекрестилась, немедлено успокоилась и улыбнулась. Она зам?тила, что я дрожу отъ испуга.

— Экой трусишка! упрекнулъ меня Митя.

— Перекрестись, Гриша, и ничего теб? не будетъ, упрашивала меня Оля. — Видишь, какъ я перестала пугаться? Марья Антоновна была при этомъ

— Д?ти, сказала она своимъ серьёзно-н?жнымъ голосомъ — всякая религіозная форма, и всякій обрядъ святы только для т?хъ, которые проникнуты глубокимъ уб?жденіемъ въ религіозномъ и нравственномъ ихъ значеніи; безъ уб?жденія же это — одцо пустое подражаніе, ложь. Заставить лгать кого-нибудь — большой гр?хъ.

Эти гуманныя слова вр?зались въ мою впечатлительную память на всю жизнь.

Къ несчастію, Марья Антоновна не всегда была съ нахи, чтобы обуздать прихотливость моей маленькой деспотки Оли. Она своимъ д?тскимъ, женскимъ сердечкомъ чуяла, что я ее безгранично люблю, и злоупотребляла своимъ вліяніемъ надо мною.

Однажды вечеромъ Марья Антоновна съ Митей отправились куда-то въ гости. Оля немного простудилась, кашляла и осталась дома. Марья Антоновна приказала мн? оставаться съ Олей, пока они не возвратятся домой. Оля была р?зва по обыкновенію, б?гала долго, потомъ уставъ, прилегла на своей щегольской кроватки. Я ус?лся возл? нее. Она обвила свою мягкую круглую ручку вокругъ моей шеи, и пригнула меня къ себ?. Молчать было не въ характер? Оли. Она начала мн? разсказывать въ сотый разъ какую-то безсмысленную сказку о трехъ царевичахъ, и во время разсказа другою рукою гладила меня по лицу, запускала пальцы въ мои жидкіе волосы, и теребила мои длинные пейсы. Я почти ее не слушалъ. Ея мягкая, теплая ручка производила на меня какое-то обаятельное, незнакомое мн? ощущеніе, ея горячее дыханіе обдавало мое лицо. Я прислушивался въ ея ребяческому лепету, какъ мечтательный челов?къ прислушивается къ тихому журчанію ручейка. Вдругъ Оля отняла свои руки, приподнялась на локт?, и пристально глядя мн? въ глаза, н?жно сказала:

— Гриша, ты такой хорошенькій, что просто чудо!