Записки еврея

Я поцаловалъ Олю за эту похвалу моей наружности. Несмотря на живой протестъ зеркала, я ей пов?рилъ.

— Ты былъ бы еще лучше, еслибы этого не было, прибавила она, взявъ руками оба мои пейсики и наматывая ихъ на свои розовые пальчики. Я молчалъ.

— Отр?жь ихъ, Гриша!

— Какъ можно!

— Почему же нельзя? спросила она, надувши губки.

— Богъ накажетъ, учитель накажетъ и еврейскіе мальчики побьютъ.

— У Мити н?тъ пейсиковъ, а Богъ не наказываетъ же его.

— Митя не еврей, а я — еврей.

— Ну, хоть подр?жь ихъ немножко, немножечко. Видишь, одна пейса длинн?е другой. Надобно, чтобы он? были ровны; будетъ лучше. Не хочешь? ну, ступай. Я не люблю тебя. Ты противный! произнесла она въ носъ, и повернулась вс?мъ своимъ корпусомъ къ ст?н?.

Я все молчалъ. Сердце у меня замирало отъ борьбы и нер?шимости.

— Или убирайся домой и больше ко мн? не подходи, никогда, никогда, или принеси мн? маленькія ножницы, тамъ у мамы, на столик?.

Я безсознательно, машинально всталъ и принесъ Ол? ножницы.

— Подр?жь, Оля, только немножко.

— Чуточку, Гриша, успокоила она меня и быстро, порывисто ко мн? обернулась.

Оля подр?зала ту пейсу, которая казалась ей длинн?е другой.

— Постой, Гриша, я ошиблась; та пейса длинн?е, надобно ихъ поравнять. Она чиркнула другую. Но какъ ни старалась она ввести гармонію и симетрію въ мои пейсы, это не удавалось: то одна, то другая, оказывалась длинн?е. Она цирульничала н?сколько минуть, наконецъ осталась довольна своимъ д?ломъ, положила ножницы, подняла мою голову и радостно вскрикнула:

— Хорошенькій! хорошенькій! Погляди самъ въ зеркало.

Она спрыгнула съ кроватки, схватила меня за руку, и притащила къ зеркальцу. Я поднялъ глаза, посмотр?лъ и — обезум?лъ отъ ужаса. Изъ зеркала смотр?ло на меня не мое лицо, а какое-то чужое, не еврейское. Я грубо вырвалъ свою руку, зарыдалъ и выб?жалъ на дворъ, съ открытой головою, забывъ и свою ермолку, и свою шапку.

Я пережилъ въ своей жизни много тяжкихъ и страшныхъ минутъ, я находился въ самыхъ серьёзно-критическихъ положеніяхъ, но никогда не чувствовалъ такого отчаянія въ душ?, какъ тогда. Я стоялъ на холод?, рыдалъ, бросалъ дикіе, безпомощные взгляды во вс? стороны, и еслибы на мои глаза попался колодезь, я ни на минуту, кажется, не задумался бы ринуться въ него головою внизъ. Что д?лать? куда идти? какъ явиться на глаза учителю и Ле?? какъ явиться въ сред? моихъ сотоварищей съ такимъ каинскимъ лицомъ? О наказаніи я не думалъ, — это было для меня пустяки. Позоръ, насм?шки, гн?въ Божій — вотъ что приводило меня въ отчаяніе. Я долго стоялъ на одномъ м?ст?, какъ окамен?лнй, но холодъ и р?зкій в?теръ заставляли меня р?шиться на что-нибудь.

Марья Антоновна купила мн? галстухъ и пріучила меня его повязывать. Этотъ галстухъ навлекъ на меня много насм?шекъ со стороны товарищей, много ругательствъ со стороны опекуновъ, но я ссылался на боль въ горл?, и продолжалъ его носить. Этотъ галстухъ мн? теперь послужилъ. Я развязалъ его, повязалъ имъ уши и расширилъ его на щекахъ такъ, чтобы мои англизированные пейсы могли спрятаться за подвязкой. Я вб?жалъ во флигель.

— Это что? спросила Леа съ изумленіемъ.

Ея дражайшаго сожителя не было дома.

— В?теръ сорвалъ съ головы и шапку и ермолку. Я долго гонялся за ними, но в?теръ занесъ ихъ куда-то и я не могъ отыскать. Я простудилъ ухо и повязалъ галстухомъ.

— Жаль, что в?теръ не унесъ и тебя, мерзавца, къ чорту, вм?ст? съ твоими мерзкими друзьями. Иди! трескай! добавила она, указывая на разбитую тарелку, наполненную до половики какимъ-то темно-грязноватымъ содержаніемъ.

Мн? было не до ужина. Я вскарабкался на свой сундукъ, повалился не разд?ваясь, и скоро погрузился въ безпокойный, тревожный сонъ. Я во сн? чувствовалъ поперем?нно то бархатную ручку Оли вокругъ моей шеи, то ея теплое дыханіе, то холодное жел?зо ножницъ на моей щек?, то роковой звукъ отр?зываемыхъ волосъ. Всякій разъ, когда въ моихъ ушахъ раздавался этотъ страшный звукъ, я вздрагивалъ и вскрикивалъ.

— Сруль, кажется, боленъ, услышалъ я изъ сос?дней кануры.

— Діаволъ его не возьметъ, сердито отв?тила Леа. — Этотъ щенокъ, б?гая къ своимъ гоимъ, потерялъ вчера и шапку и ермолку; пойди теперь покупай.

Я опять заснулъ. Утромъ я притворился больнымъ и громко стоналъ. Меня не тревожили. Учитель зашелъ во мн?, и пощупалъ мой лобъ.

— Ничего, это простуда, успокоилъ онъ Леу.

Леа подала мн? умыться и заставила совершить утреннюю, безконечно-длинную молитву, напяливъ на мою голову старую шапку своего мужа, отъ которой несло какимъ-то страннымъ затхлымъ запахомъ. Учитель ушелъ въ хедеръ. Я остался дома.

Мн? надо?ло охать и лежать. Я уб?дился въ безвыходности моего положенія и н?сколько свыкся съ нимъ; я уже см?л?е смотр?лъ въ глаза предстоящей опасности, и придумывалъ средства какъ ловче вывернуться. Наконецъ, я р?шился. Снявъ повязку съ моихъ ушей, и уб?дившись что пейсы мои не выросли за ночь, я р?шительно позвалъ ягу-бабу. Она вошла ко мн?.

— Леа, посмотрите какъ волосы у меня выходятъ, сказалъ я нер?шительнымъ голосомъ, и указалъ-ей на бренные останки моихъ покойныхъ пейсиковъ.