Записки еврея

— Если ты, мерзавецъ, еще разъ заикнешься объ этомъ, то я все, все р?зскажу. Хитрая Леа догадывалась, что мои пейсы пали жертвой христіанства и — мстила по своему.

Дня черезъ два свершилось наше торжественное перекочеваніе. Сердце кое невыразимо ныло при мысли разстаться навсегда съ моими друзьями, съ моей дорогою Олей! Мн? хот?лось хоть заб?жать къ Рунинымъ попрощаться, но проклятая Леа не позволила. Когда я, съ понурой головой и со слезами на глазахъ, объ руку съ Леей проходилъ дворъ, въ который мн? не суждено было уже возвращаться, на крылечк? стояли Митя и Оля.

— Прощай, Гриша! закричалъ мн? Митя довольно дружески.

Оля взглянула на меня насм?шливо, сд?лала своими пухлыми губками какую-то презрительную гримаску, повернула и скрылась, не сказавъ ни одного ласковаго слова. Такая обида со стороны Оли до того меня опечалила я возмутила, что я забылъ отв?тить и Мит? на его прив?тливое прощаніе.

— Дуракъ! угостилъ меня Митя, какъ въ былое время, и скрылся. Но на этотъ разъ я совс?мъ не обид?лся. Я почти его не слушалъ, а думалъ объ Ол?; и что-то очень горькое думалъ мой д?тскій мозгъ.

V. Б?дный Ерухимъ

У меня, въ запас?, остался еще одинъ другъ: мой товарищъ по хедеру, мой добрый, бл?днолицый Ерухимъ.

Я чувствовалъ всю вяну мою предъ нимъ: съ т?хъ поръ, какъ я сошелся съ Руниными, я какъ будто охлад?лъ къ нему. На самомъ же д?л?, моя относительная несообщительность съ старымъ моимъ товарищемъ произошла не отъ отхлажденія моихъ дружескихъ чувствъ, а всл?дствіе какой-то безсознательной таинственности, въ которую я облекалъ мои отношенія къ христіанскимъ друзьямъ.

Т? изъ евреевъ, которые помнятъ сколько нибудь плачевное старое время, не забыли, конечно, и того, что между евреями и русскими ихъ соотечественниками лежала та р?зкая, враждебная черта, чрезъ которую ни одна, ни другая сторона не р?шалась перешагнуть, какъ не р?шается солдатъ, въ военное время, перешагнуть за черту непріятельскаго лагеря. Чрезъ эту черту переходить р?шались только при случа?, съ одной стороны, такія св?тлыя личности, какъ Марья Антоновна, отрицавшая всякую нетерпимость, а съ другой — переб?жчики, побуждаемые корыстолюбіемъ и перспективой матеріальныхъ выгодъ. Нельзя сказать, чтобы въ еврейскомъ лагер? тогдашняго времени не встр?чались такія же хорошія личности, какъ Марья Антоновна, но личности эти им?ли благоразуміе не соваться туда, куда ихъ не просятъ. Кто наблюдательно всматривался въ отношенія, существующія даже теперь между русскими и евреями, бол?е или мен?е сошедшимися на общественной арен?, тотъ, конечно, подм?тилъ, что еврей съ благодарностью принимаетъ всякую ласку отъ русскаго, готовъ за эту ласку вознаградить сторицей. Напротивъ того, въ лиц?, манер?, голос? и д?йствіяхъ русскаго, даже и расположеннаго къ еврею, всегда обнаруживается н?что покровительственное, н?что такое, что шопотомъ говоритъ всякому еврею, мало-мальски сознающему собственное достоинство: «Я могъ бы, и им?ю полное право, тебя презирать; но ужь куда ни шло, подамъ теб? руку, во имя гуманности и прогресса»! Если подобный шопотъ слышится еврейскому уху даже теперь, то что же слышалось этому уху въ то ужасное время? Если ни духъ времени, ни усп?хи науки, ни протесты европейской гуманности, ни благой починъ правительства не вліяютъ еще на столько, чтобы окончательно искоренить предуб?жденія, в?ками укоренившіяся противъ евреевъ, то какъ смотр?ли на евреевъ въ то печальное время, когда они сами были далеки отъ всякой уступчивости, отъ всякой готовности къ сліянію съ прочими соотечественниками? О, то было страшное, позорное для евреевъ время!

Т?мъ не мен?е, за невозможностью вид?ть Руниныхъ попрежнему, мн? нужно было хоть говорить съ к?мъ-нибудь о нихъ… И вотъ, я во всемъ открылся моему другу Ерухиму.

— Теб? не сл?довало этого д?лать, сказалъ онъ мн?, выслушавъ, между прочимъ, разсказъ о несчастномъ случа?, постигшемъ мои пейсы — тебя Богъ наказалъ за сближеніе съ чужими. Что для нихъ пейсы? Обыкновенный, ничтожный клокъ волосъ, тогда какъ для насъ — это святыня!

Я тосковалъ, очень невнимательно занимался уроками, и расплачивался за эту небрежность своими щеками…

— Послушай, Сруликъ, сказалъ мн? чрезъ н?которое время Ерухимъ — ты очень скучаешь о Руниныхъ?

— Очень.

— У меня три сестры, и хоть ни одна изъ нихъ далеко не похожа на ту Олю, которую ты любишь, но я могу тебя познакомить съ новой Марьей Антоновной.

— Кто-жь это?..

— Моя мать. Она еще добр?е твоей Марьи Антоновны.

Я познакомился съ семействомъ Ерухима. Оно состояло изъ отца, матери и трехъ д?вочекъ. Ерухимъ былъ старше своихъ сестеръ. Старшіе два брата Ерухима были уже давно женаты, и жили отд?льно отцами собственныхъ семействъ. Д?вочки мн? не понравились, какъ своими безжизненными, хотя и красивыми личиками, такъ и флегматичностью походки и неграціозностью манеръ, но отецъ и мать понравились чрезвычайно. Перлъ, мать Ерухима, обласкала меня какъ роднаго. Я часто началъ пос?щать это доброе семейство.