Записки еврея

Мы съ Срулемъ выходили въ л?сокъ исправно каждый день, выносили туда и наши книги, но ученая работа какъ-то не спорилась. Мы то и д?ло оглядывались по сторонамъ, не выскочитъ ли Хайкелъ изъ-за какого-нибудь куста. На четвертый день онъ пришелъ, издали крича:

— Уфъ! чортъ бы побралъ вс?хъ дураковъ, женящихся съ дуру. Сами въ петлю л?зутъ.

— Гд? ты пропадалъ, Пайкеле? подразнилъ я его.

— Ай крыса, молодецъ, славно прозвалъ. Такъ впередъ меня и называйте.

— Гд? пропадалъ? Отв?чай.

— Прежде вы отв?чайте, крысы. Почему для похоронъ достаточны два дрючка, а для свадьбы необходимы четыре?[63]

— Кто его знаетъ.

— А потому, что въ первомъ случа? хоронятъ одного, а въ посл?днемъ — хоронятъ двухъ.

— Разв? на свадьб? хоронятъ?

— Похоронятъ и тебя, тогда узнаешь.

— Но, гд? ты былъ?

— Вы знаете, крысы, что гд?-то, тамъ, далеко, очень далеко, существуютъ людо?ды?

— Слышали. Говорятъ, что они жарятъ людей живыми, и потомъ съ?даютъ.

— Да, жарятъ. Но чтобы жаркое не слишкомъ кричало, его щекотятъ подъ мышками и въ пяткахъ.

— И т? несчастные см?ются?

— См?ются и жарятся въ то же время. Тоже самое д?лаю и я съ женихомъ и нев?стой: ихъ обоихъ хоронятъ, а я ихъ см?шу.

Онъ легъ и раскинулся на трав?.

— Послушай, Пайкеле, неужели теб? не стыдно быть паяцомъ, когда ты могъ бы быть великимъ, знаменитымъ раввиномъ?

— А разв? раввинъ не тотъ же паяцъ? Я гримасничаю и лгу на свадьбахъ, а онъ гримасничаетъ и вретъ въ синагог?. Разница только въ томъ: я доставляю людямъ удовольствіе, а онъ — страхъ; я забавляю и см?шу, а онъ запугиваетъ и доводитъ до слезъ; я свой хл?бъ зарабатываю честно, а онъ — подло.

— Но разв? ты свое ремесло не считаешь унизительнымъ?

— Ни мало. Другіе считаютъ, а до другихъ мн? д?ла н?тъ. Я самъ себ? хозяинъ.

— Но какимъ же образомъ ты дошелъ до этого?

— Убирайтесь. Эта длинная исторія.

— Н?тъ, разскажи, голубчикъ.

Онъ долго смотр?лъ намъ въ глаза молча.,

— Ну? ну? понуждали мы его. — Кто были твои родители?

— У меня не было ихъ. Если я только родился отъ кого-нибудь, то не иначе какъ отъ обезьяны и верблюда. Я похожъ на обоихъ. Я терп?ливъ и горбатъ, какъ мой отецъ, и уродливъ, шкодливъ и золъ какъ моя черномазая мамаша.

Онъ раскрылъ свою широкую пасть и такъ зв?рски щелкнулъ зубами, что мы оба невольно откинулись назадъ.

— Ну, вотъ такъ? я явился неизв?стно откуда, питался чужимъ хл?бомъ, пока выросъ. А потомъ началъ кусаться собственными зубами и кусаю до сихъ поръ, кого ни попало.

— Но гд? же ты учился?

— Въ талмудъ-торе[64], на общественный счетъ. Меня кормили общественною гнилью, од?вали въ общественныя тряпки и пороли общественными розгами.

— Ты охотно учился?

— Я? охотно? за кого вы меня принимаете? Я терп?ть не могъ книгъ, но всякая дрянь сама мн? въ голову л?зла, и приставала тамъ какъ смола, такъ что и выжить ее уже нельзя было.

— Ну, а потомъ?

— Потомъ, когда въ моей голов? накопилось на столько дряни, чтобы прослыть еврейскимъ ученымъ, нашелся какой-то денежный болванъ и нанялъ меня въ мужья своей дочери — уроду. Надо?ла мн? тяжкая обязанность, я протеръ глазки приданому жены, и слишкомъ уже закусилъ удила, такъ что долженъ былъ удрать… Теперь я, вотъ тутъ.

— Ну, а д?тей у тебя н?тъ?

— Кажется, есть. Впрочемъ, чортъ ихъ знаетъ. Пусть себ? другіе няньчатся, мн?-то какое д?ло!

— Откуда ты набрался научныхъ именъ? Въ талмуд? же ихъ н?тъ? полюбопытствовалъ Сруль.

— Я подружился съ однимъ н?мецкимъ учителемъ, горчайшимъ пьяняцею, а еще бол?е горчайшимъ философомъ. Я его поилъ, а онъ мн? в?чно болталъ. Вотъ я и нахватался вершковъ.

— А ты разв? понимаешь н?мецкій языкъ?

— Еще бц. Покажи мн? хоть одного еврея, незнающаго говорить пон?мецки или п?ть? Евреи, вообще, странный народъ.

— Ч?мъ?

— Они ц?лые дни моются и в?чно запачканы; всю жизнь учатся и остаются круглыми нев?ждами; в?чно работаютъ, торгуютъ, шахруютъ — и умираютъ нищими; в?чно лечатся — и постоянно больны.

— Отчего же это?

— Оттого, что во всей жизни еврея, во вс?хъ его нравственныхъ и физическихъ работахъ, н?тъ ни системы, ни здраваго смысла. Куда вамъ понять меня, крысы!

— По какому случаю ты удралъ изъ родины?

— Еврейчики вздумали меня наказать.

— За что же?

— Мало-ли за что? за многое: за то, что я см?ялся надъ ними и надъ ихъ мудростью, за то что я ихъ допекалъ и за то, что я кутилъ въ трактирахъ съ моимъ н?мцемъ, за то что я не питалъ любви къ моей законной уродин?. Вздумали-было впихнуть меня въ рекрутскую шинель, да горбы мои показали имъ кукишь.

— Такъ что же заставило тебя б?жать?

— Сотворилъ крупную штуку. Пустилъ имъ мертвеца.

— Какъ, пустилъ мертвеца?