Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

За вальсом последовала мазурка – антипод плавному вальсу. Ольга Осиповна сразу преобразилась. Откуда вдруг взялся в ней этот шик, это чисто мужская развернутость, эти притопывания, эти смелые повороты, гордые позы?

И опять-таки я не заметил в ней ничего деланого: танцевала настоящая полька, в крови своей носящая движения подобного рода.

Конечно, шумный успех. Восторженные лица. Требования повторений.

Ольга Осиповна знала, очевидно, как распределять свои силы, и следующим номером она поставила опять вальс, но вальс Шопена.

«Что же она будет с ним делать-то? – думаю. – Ведь вальсы Шопена танцевать в такт нельзя. В них нет одинакового ровного от начала до конца ритма».

И Ольга Осиповна как бы ответила: «А мне и не надо этого. Я умею не только вальсировать, но я умею и изображать музыку и жить в музыке и с музыкой. Я вижу ее. Ведь и она живет. В ней есть образы».

И в самом деле, в шопеновском вальсе Ольга Осиповна сумела отойти от танца как такового, от шаблона танца, от отбивания такта, она ухитрилась нарисовать целую живую картину. Перед нами была очаровательная милая девушка, полная самых разнообразных переживаний. То ей было грустно, она едва выносила одиночество, она ждала кого-то. То в ней пробуждалась надежда и ее охватывала радость, – загорались глаза, все лицо дышало восторгом, – она порхала и прыгала… То снова потухала, задумывалась, от нее снова веяло печалью и безнадежностью.

За вальсами последовал ноктюрн, тоже Шопена. Тут совсем уже не было танца. И я не знаю даже, как выразить словами, что же тут было? Помню только, что перед нами была разыграна тоже целая сцена и тоже сцена девушки. Красивейшая музыка создавала настроение и служила фоном, на котором одинокое юное существо переживало сердечную драму. Вся фигура этой девушки – лицо, глаза, шаги, движения – все говорило о том, что она любит, и любит безумно, всем сердцем. Но взаимности у нее нет, и она невозможна. Музыка привела ее к тому, что она постепенно теряла жизнерадостность и в конце концов, убитая безнадежностью, медленно ушла с эстрады. Как это было правдиво и искренне! Как трогательно! И какой восторг это вызвало в публике!

Повторяю, танца не было (и не могло быть без танцевальной музыки). Была молчаливая драма на фоне музыки. Было «изображение» музыки, иллюстрированная музыка.

Последним номером этого отделения был вальс «Valse Triste» Сибелиуса. Но какой! К музыке северного композитора О.О. Преображенская сумела подойти трагически. Она сыграла танцующую, но умирающую женщину. Женщина задыхается от удушья и все-таки не сдается и силится танцевать. Но силы ее слабеют, болезнь мало-помалу побеждает, и в конце концов женщина падает мертвой.

Я раскрыл рот от удивления. Такой смерти на сцене я не видывал!

Зал был завоеван Ольгой Осиповной. Аплодисментам и вызовам не было конца. В антракте в артистическую к ней бросились люди. Их не допустили, слава богу, прося прийти по окончании всей программы. Наступил антракт.

Я прошел к Ольге Осиповне. Мне-то уж можно было, разумеется. И я выразил ей все, что в тот момент чувствовал. Я благодарил ее за то, что она показала мне музыку, которую я с детства люблю и знаю, но которую я никогда еще не видел. Мне теперь только стало понятно ее содержание, но я не думал, что это можно достигнуть без слов, одними движениями…

Говорил я, конечно, несвязно, но мои слова были, должно быть, достаточно искренни. Они понравились Ольге Осиповне, она улыбнулась и обещала в будущем показать много другого и по-другому.

– По-настоящему, – сказала она, – нужна сцена, кулисы, освещение и прочее. В зале многое пропадает.

Во втором отделении снова пел я и снова выступала Ольга Осиповна. На этот раз она поразила зал техникой классического танца, всевозможными вариациями, «пиццикато», а также народными танцами: норвежским танцем и русским.

Это первое наше совместное выступление в Вологде имело совершенно определенный успех. Никто не нашел ничего странного в сочетании «тенор и балерина». Практически правильной оказалась и форма нашего выступления, и мы решили держаться ее и в будущем. Предстояло лишь кое-что изменить и переставить, что мы потом и сделали.

На следующий день мы двинулись на Вятку, Пермь, Екатеринбург, Челябинск. И почти все наши выступления стали устраиваться уже в театрах, на сцене, – иногда в сукнах, иногда на фоне нейтральной декорации: леса или сада.

Не помню, в каком именно городе, случилось мне за кулисами поить чаем Ольгу Осиповну, только что убежавшую со сцены под гром аплодисментов после головокружительного танцевального номера. Она была в прекраснейшем и веселейшем настроении, наскоро пила чай из моих рук, без умолку болтала всякие глупости и без конца хохотала.

И вдруг раздались звуки музыки следующего по программе номера – этюд А. Скрябина, op. 1. Ольга Осиповна спохватилась, что опоздала к выходу и, сделав еще глоток горячего чая, накинула себе на голову и на плечи черный кружевной шарф и, все еще смеясь, бросилась ко второй кулисе, чтобы из нее выйти на сцену. Мне же сцена была видна из первой кулисы.