Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

«(Понравилось) Тихое пение без музыки (запев песни Тучи из оперы „Псковитянка“) и „Калистратушка“ („Калистрат“ Мусоргского)».

«Особенно с чувством исполнена последняя вещь (этюд Скрябина, сцена с урной). Я вытер слезы на глазах… Ура вам! Ура пианисту! В добрый час! Счастливый путь!»

«Просим продолжать начатое дело!»

«Как можно больше объяснений!»

«Ваша идея должна быть отмечена на страницах истории своим подобным выступлением».

«Придет ли такое время, когда все мы опять будем веселы?»

«Товарищи! Нельзя ли так соединиться, чтобы достичь этих радостных дней?»

«(Чего хотели бы в будущем?) Нам нужен не цирк, не дребедень!»

«Очень желательно познакомиться с трудами наших писателей. Будем вечно благодарны».

«Желательно такое искусство, какое оно есть, не снизывая!»

«Лучшей наградой вам будут те огоньки, которые засветятся в деревнях от зажженных вами душ».

«Где же вы были раньше с такими пьесами, когда она так трогательно отдается на сердце?»

«Когда пели, то я как будто унесся в пространство и забыл про все окружающее».

«Крепко жму всем руку».

«Всех вас целую».

«Желательно что-нибудь петь из жизненных фактов».

«Мне ни разу не приводилось видеть настоящей игры на сцене, и потому я к киятрам не очень имел симпатии, но теперь я совершенно другого мнения».

«Желательно было бы петые вами песни отпечатать во многих экземплярах для распространения».

«Нашлись благородные люди, которые за четыре года войны один раз утешили меня. В тот день я нашел, т. е. слышал и видел что-то напоминающее. От души благодарю вас».

«Все понравилось, но песня отличилася».

«Нравится балет ввиду того, что изображает жизни».

«Как певцу, музыканту, танцорке кроме благодарности и пожелания всего хорошего больше ничего».

С.П. Дягилев

В Мариинском театре была у меня моя любимая «тенориха» – меццо-сопрано Елизавета Федоровна Петренко (по мужу Миротворцева). Она хохлушка из Ахтырки Харьковской губернии, необычайно эффектная со сцены и очень милый человек в жизни: живая, веселая хохотушка. Хохотала всегда до слез.

Это – почти бессменная моя Ганна в «Майской ночи». «Калиночка красная», как ласково называет ее Левко в опере и как я называл ее и вне сцены. Это – Кончаковна в «Князе Игоре», Марфа в «Хованщине», княгиня в «Русалке». Здорово мы спелись с ней в этих операх. Еще лучше разделывали наши с ней ансамбли на сцене. Мы много работали вместе, то у нее, то у меня на дому.

И нас, конечно, заметили как «пару» и в театре и в публике. И часто дразнили: высказывались намеки и предположения с улыбочками, мне говорили не иначе как «ваша Петренко», ей – «ваш Александрович»… А однажды я получил даже письмо, в котором значилось:

«Было там (т. е. в Мариинском театре) ему виденье,

Непонятное уму:

Дама, просто загляденье

И как раз под рост ему».

Петренко была очень высокого роста.

Нас с ней все это забавляло, и мы вместе решили намеков не отрицать. Наоборот, подтверждать их. Подтверждали и говорили: «Конечно, конечно! Да разве вы этого не знали?»

Мы рассудили правильно: намеки сразу ослабевали, постепенно теряли свой смысл и в конце концов прекращались…

Так вот раз моя Калиночка (Петреночка тоже) говорит мне, что меня хочет видеть С.П. Дягилев и просит зайти к нему в гостиницу «Астория».

– Дягилев? Меня? Зачем же?

Петренко ответила уклончиво.

– Сходите, – говорит, – от него все сами и узнаете!

Дягилев был человеком громадного значения. Он возглавлял ряд художественных предприятий, которые удивляли весь мир и за которыми трепетно следила и вся Россия. Он устраивал за границей выставки так называемого «Мира Искусства», русские балетные и оперные спектакли с участием Шаляпина и других видных русских артистов. Е.Ф. Петренко пела за границей у Дягилева в течение уже нескольких сезонов.

Когда она заговорила со мной о нем, мне стало ясно, что судьба опять собирается меня баловать: Дягилев, несомненно, хочет что-то предложить и мне, – вероятно, поездку в Париж. При одной мысли об этом я внутренне подпрыгнул от радости, так как хорошо знал, что он приглашает далеко не всякого, он очень выбирает людей.

На другой же день я был у него. Впечатление самое приятное. Он красавец-мужчина средних лет, высокий, видный брюнет с чрезвычайно шедшим к нему «коком» седых волос надо лбом. Им любовался весь Петербург на выставках и театральных премьерах.

Меня он встретил в высшей степени приветливо и любезно. Усадил, много расспрашивал, что я делаю, над чем работаю и в конце концов действительно предложил мне на предстоящие два месяца – май и июнь 1913 года – поехать в Париж и Лондон и принять участие в двух операх: в «Борисе Годунове» и в «Хованщине» с Шаляпиным во главе. При этом он подчеркнул, что его особенно интересует партия Юродивого в «Борисе Годунове». По его мнению, она мне удалась, и вот теперь и он, и Ф.И. Шаляпин – оба вместе – хотели бы, чтобы я ее пел за границей.